Петька Васильев, комбайнер и дурак, уже форсировал Пычырашку и теперь возвращался с самым сосредоточенным выражением лица. Из кармана его двадцатилетнего пиджака торчало голое горлышко с красной винтовой пробкой (согласно местным легендам, красноголовка — самый безопасный самопал, выгодно отличавшийся даже от казенного товара, продававшегося в продмагах и тем более в «комках»).
Поравнявшись с Купряевым, Васильев предложил устроить маленький сабантуй по случаю отъезда надоедливого и драчливого начальства — пока, как говорится, война не началась. Миша коротко отказался — Васильева он не переносил в принципе, а на этот день у Купряева имелся резервный план. Миша собирался, пользуясь занятостью соседей, начать вторую косовицу на спорном участке луга. Основные конкуренты, насколько он разглядел, упороли за водкой — так что можно спокойно и без скандалов запастись лучшим в округе сеном.
Дома намерения Купряева резко изменились. Само собой, с тяжелой руки Надьки. Та встретила мужа так, словно последние два-три года именно к этому и готовилась: примеривала позы и писала речь. Из речи Михаил узнал, что он неумеха и паршивый механизатор, впервые в жизни согласившийся исполнить просьбу жены, которая пашет как эта, потому что муж семью содержать не может. Так вот, этот никчемный человек свою несчастную жену обманул, никуда не поехал, оставил супругу и сына без денег, а «викторию» угробил, так что зря бедная Надя ползала раком по грядкам весь вечер, как проклятая.
Миша молча отнес корзины в погреб и направился в сарай за косами. Надежда останавливаться не собиралась. Она сообщила, что ее пустоголовый муженек, конечно же, теперь наплюет на семью и вместо того, чтобы хоть сена накосить, раз уж он на большее не способен, пойдет с придурками-дружками водку пить. Купряев, вышедший во двор с косой и оселком, остановился, посмотрел на жену, потом на косу, потом снова на жену — она наконец заткнулась, — выругался, швырнул оселок наземь, поднял его и отнес вместе с косой обратно в сарай.
Надька, трусливо замолчав, присела на скамейку и наблюдала за развитием событий тоскливыми, как у породистого пса, глазами.
Миша вышел из сарая со свернутой клетчатой сумкой и туповатым ножиком, с незапамятных времен торчавшим из щели одного из стояков сарая.
Надя впилась пальцами в скамью и плаксиво приоткрыла рот, не отводя глаз от ножика.
Миша молча прошел мимо жены к калитке в воротах.
В это время на крыльцо вышел заспанный и щурящийся на яркое солнце Колька.
— Ну че, блин, с утра завелись, а? — уныло пробасил он.