Левый танк развернул башню в сторону валко шедшей по кочкам БМП и дважды оглушительно выстрелил. Первый снаряд разорвался в двух ярдах перед носом машины — та дернула носом, встала как вкопанная и тут же была перевернута вторым взрывом, случившимся под самыми гусеницами. Звездно-полосатый стяг, флагшток которого сломался при падении, отлетел в жирную лужу. Второй танк тем временем задрал пушку вверх и ударил над головами приближавшихся пехотинцев.
«Если осколочный, то все», — подумал Мигелнайт, на бегу сжимаясь в маленький, крохотный, незаметный комочек — и падая, ныряя, проваливаясь сквозь… Ох. Не сквозь. Просто на асфальт. Больно-то как. «Хогарт, сукин сын, куда ж ты нас отправил, они же всерьез стреляют», — уже не так обреченно додумал он сквозь звон в ушах и сообразил, что если еще о чем-то думает, значит, снаряд был не осколочным. Мигелнайт вскочил и побежал дальше к танку, но сразу рухнул головой вперед — шлемом в шоссе, зубами в язык. Вспышка. Медь во рту. Прокусил, дерьмо. Что с ногой? Капитан посмотрел на ногу, на другую, потрогал ее, ничего не ощутив, снова встал и снова рухнул, как детская игрушка, из-под которой ноги выскальзывают. Теперь подбородком. Но боли почти не было. Вообще чувств почти никаких не было — даже удивления по поводу шипения, раздававшегося со всех сторон. Капитан все-таки попробовал посмотреть, что шипит, не змеи же, в конце концов, — и не смог. Значит, позвоночник, понял Мигелнайт. В афганской кампании сержант из его взвода получил компрессионный перелом позвоночника — не в бою, при высадке неудачно из вертолета выпрыгнул. Здоровенный черный парень. Лежал пластом, ходил под себя и плакал. Энтони тоже заплакал, удивляясь себе. Навзрыд. До соплей. Потом сильно, с мокротой закашлялся — и лишь тогда понял: «Это же газ». И с облегчением потерял сознание.
Уильям Хогарт не мог смотреть на это — но смотрел. Татарские полицейские в противогазах под руки доводили до сломанного шлагбаума зареванных американских солдат с соплями до ключиц, аккуратно сажали их на землю и уходили за новой порцией. Тех, кто не мог идти (танк явно был заряжен снарядом с нервно-паралитическим газом, слезоточивые гранаты добавили уже полицейские), тащили волоком.
Рыжий Натти оказался крепким парнем. Размазанный в воздухе коктейль обездвижил его и превратил лицо в багровую маску, пухлую и мокрую, — но дара речи не лишил. Стейкман говорил не умолкая, пока его несли, укладывали, поднимали и бестолково тащили еще куда-то. Говорил громко и, похоже, повторяясь — это понял даже Хогарт, совершенно не знавший русского. Министр все-таки остался без переводчика. Впрочем, переводчик ему теперь ни к чему. Последним принесли слегка помятый экипаж перевернутого БМП — двое даже перебинтованы. Милосердие победителей. (Уже позднее специалисты указали на катастрофическое невезение, подкосившее миротворцев: оверкиль французской БМП АМХ-10Р — почти невероятное событие, не будь которого татарам бы не поздоровилось. 20-миллиметровая пушка и спаренный с нею пулемет стали бы веским аргументом для строптивцев. А их газовый контраргумент оказался бы ничтожным — если бы ошалевшие миротворцы не полезли наружу из перевернувшейся машины, вообще-то наглухо защищенной от отравляющих веществ фильтро-вентиляционной установкой.)