Поэтому Ильдар вывернул наизнанку торопливо составленный по пути в Кремль план беседы и начал с того, чем предполагал закончить:
— Танбулат Каримович, такое дело. Отпроситься я у вас хочу.
— В смысле?
— В смысле, я устал, я ухожу. На пенсию пора. Рыбу ловить и облепиху собирать.
— Isanmesez, min seznen apaen, — растерянно сказал Магдиев. — Это шутка, надеюсь, Ильдар?
Ильдар виновато вздохнул. Принялся объяснять, что на самом деле его работа растратила смысл. Последние годы комитет существовал де-факто независимо от Москвы, а сам Гильфанов последние годы действовал независимо от комитета. И в том, и в другом случае формально оставались поводы и возможности для возвращения, так сказать, в исходное русло. Но на самом деле это было бы довольно маразматическим мероприятием — по множеству причин. Так что, Танбулат Каримович, как офицер ФСБ я просто не существую, как офицер КГБ исчерпал себя — и, пожалуй, чуть пораньше КГБ, который, если я правильно понимаю, будет тихонечко слит — и не с ФСБ, а как картофельный отвар — на землю или куда там отвар сливают. Я понимаю, упредил он возражение Магдиева, что на одном комитете свет клином не сошелся — тем более с учетом последних обстоятельств. Но я, честное слово, подорвался, довольно серьезно. Надо отдохнуть. Хотя бы месяц-другой. Потом отец, вы знаете…
Магдиев согласился с этой логикой удивительно быстро. Конечно, он задал десяток вопросов. Некоторые из них Гильфанова почти растрогали — например, Танчик всерьез озаботился безопасностью полковника, а когда тот заверил, что будет ходить только по безопасным местам и только с каской на голове, поинтересовался, а как с финансами.
Ни нажимать на собеседника, ни тем более угрожать или просто предостерегать от возможных негативных последствий расставания Магдиев не стал.
Гильфанов заподозрил даже, что Магдиев по привычке всех победивших вождей приготовился радикально почистить свое окружение. Чтобы, значит, через год-другой ни одна тварь не посмела или просто не смогла бы физически вспомнить, как мы с товарищем богом вместе принимали решительный план действий.
Но нет, похоже, Булкин искренне переживал скорое расставание с собратом по оружию и не протестовал лишь из уважения к убеждениям и выпестованной позиции собрата, к тому же сделавшего свое дело.
Не сказать, что из-за этого Гильфанов засбоил и задумался над тем, стоит ли реализовывать свой план. Сделать это было необходимо — но лишь убедившись, что цепочка, выстроенная полковником в последние полтора часа, не является метастазом его воспаленного и распухшего воображения.