И обливалось сердце Демидова едкой обидой, опьяняла его эта обида пуще водки: нет уж, пущай, мразь такая, и он до конца чашу свою выпьет!
Но все же, наверное, давным-давно отстал бы Демидов от Макшеева Дениса — отходчив русский человек, какую-какую обиду только не простит, — если бы не убеждался время от времени, что душа Дениса еще подлее становится. Нет, угрозы насчет мышьяка Павел не опасался, потому что понимал — Макшеев на это никогда не решится, подлость его — особого рода…
Как-то Мария, выдавая Демидову очередную партию зелья, сказала:
— Зайди к нам, Павел… Денис просил позвать. Поговорить хочет с тобой по-деловому.
— Как, как?
— По-деловому, сказал он.
— Интересно это, однако. Айда.
Денис встретил его, сидя за столом в рубахе-косоворотке. Руки его лежали на столе, пальцы беспрерывно сплетались и расплетались, глаза виляли из стороны в сторону.
— Интересно даже мне, говорю. Ну!
— Выйди, Мария. Дверь припри, — приказал Макшеев. — Значит, вот что, Демидов, давай по мужски. Мне от тебя терпежу больше нету, и я решился…
— На что?
— Не перебивай… — Он опять повилял глазами, не попадая ими на Демидова. — Ты ж понимаешь — я пойду и заявлю: преследуешь ты меня… Угрозы теперь делаешь всякие за то, что разоблачил тебя тогда как поджигателя. И мне, а не тебе поверят.
— А мне это без внимания, что поверят, — усмехнулся Демидов. — Я свое отсидел, и пока с тобой не поквитался — никто больше меня не посадит, заявляй не заявляй…
— Ты погоди…
— А славу себе создашь у людей… Они, люди-то, не знают твоего черного дела, так узнают.
— Погоди, говорю… — Голос его был торопливый и заискивающий. — Давай, чтоб с выгодой и для тебя и для меня.
Сузив глаза, Демидов пристально глядел некоторое время на Макшеева. Спросил:
— Это — как же?
— Что было меж нами — прости… Покаялся уж я бессчетно раз. Да что ж — не воротишь. Теперь девчушку вот ты взял, растишь…
— Говори прямо, сука! Без обходов.
Макшеев будто не слышал обидного слова.
— Возьми от меня деньги, Павел. Много дам… — Макшеев дышал торопливо и шумно. — Вот, если прямо… Оставь только нас с Марией.
— Так… Сколько же?
— Целую тысячу дам. Дочку тебе растить… Еще больше дам!
— Краденых? Марией наворованных?
— Ты! — Макшеев вскочил, чуть не опрокинув стол. Грудь его ходуном ходила. — Тебе что за забота, какие они?!
Демидов шагнул было к Макшееву, тот откачнулся.
— Дешево, выродок ты человеческий, откупиться хочешь, — раздельно произнес Демидов и ударил ладонью в дверь, выбежал, будто в комнате ему не хватало воздуха.
В сенях он услышал рыданье Марии, промедлил шаг. «Как ты только живешь с ним с таким?» — хотел сказать он, но не сказал. Шаг примедлил, но не остановился.