— Herein[2]!
Сестра распахнула дверь, и я прошел следом за Вайгелем в типичный врачебный кабинет. Из-за письменного стола поднялся невысокий, совершенно лысый человечек в очках без оправы и поздоровался с Вайгелем по-немецки. Они коротко переговорили друг с другом, после чего Вайгель повернулся ко мне:
— Это доктор Эккерт, мистер Холман.
Маленький человечек поклонился официально и произнес уже по-английски:
— Неrr[3] Вайгель сообщил мне, что вам необходимо встретиться с Fraulein[4] Брюль.
Я с минуту смотрел на него, потом перевел взгляд на Вайгеля:
— Она больна?
— Через минуту вы сами все увидите.
— сухо ответил он.
— Пять минут, пожалуйста. — Эккерт сурово посмотрел на него. — Не более!
— Я понял, — произнес Вайгель. — Позднее мы с вами потолкуем.
— Как угодно, — вежливо ответил доктор Эккерт. Я к вашим услугам.
Он снова уселся за стол, мы же вышли в вестибюль.
Пожилая сестра повела нас по коридору и, остановившись перед другой дверью, извлекла из кармана связку ключей, выбрала один и заговорила по-немецки с Вайгелем.
— Она хочет, чтобы мы на минуточку задержались здесь, сама же войдет первой, — пересказал мне Вайгель ее слова. — Возможно, — он замялся, подыскивая нужные выражения, — она опасается, как бы не было затронуто человеческое достоинство, понимаете?
— Конечно, — сказал я на всякий случай, хотя ровным счетом ничего не понял.
Медсестра, прикрыв за собой дверь, исчезла в комнате. Мы ожидали в молчании, пока она снова не появилась через минуту и знаком не пригласила нас войти.
Внутри помещение больше походило на камеру, чем на палату или комнату. Малюсенькое зарешеченное окно находилось почти под самым потолком и пропускало ровно столько света, чтобы придать помещению призрачный, нереальный вид.
Мебель состояла из деревянного топчана, придвинутого к стене, маленького столика и стула с прямой спинкой.
На топчане сидела девушка, скрестив ноги. Не посчитав необходимым поднять голову, когда мы вошли, она продолжала нежно баюкать тряпичную куклу, которую держала на руках. Широкое и бесформенное одеяние, вроде ночной рубашки из белого материала, достигало ее щиколоток. Обуви на ногах не было. На балахоне виднелись пятна от пролитого супа и прочей еды. Спутанные черные волосы, вьющиеся крупными кольцами, ниспадали на плечи.
— Моника? — ласково окликнул девушку Вайгель; ему пришлось трижды повторить имя, прежде чем она подняла голову.
Вплоть до этого момента я хранил в памяти ту прекрасную, сделанную крупным планом фотографию, которую мне дала Анджела Бэрроуз. Девушка из Космоса с развеянными по ветру волосами. Переброшенная через плечо непокорная прядь. Темные выразительные глаза.