— А где… Где он работает?
— Где он только не работает. Сегодня на автомойке.
— На автомойке?
Анна Сергеевна кивнула в ответ. Маша чувствовала ее напряжение — оно сквозило во взгляде, в скованности, почти полном отсутствии движений. Напряжение и недоверчивость. Или, может быть, даже страх…
Хотелось попросить у нее прощения. Хотелось сказать, что она не виновата в том, что случилось тогда, шесть лет назад. Сказала бы, если б могла. Да только кто же еще, кроме нее, виноват? Она опустила глаза.
— Вы меня ведь не видели никогда. Как же узнали?
— Вот, узнала.
Повисло тягостное молчание.
— Я пойду, — тихо сказала Маша.
— Идите, — услышала в ответ почти равнодушное. Кошка продолжала сидеть в дальнем углу прихожей.
— До свидания, — произнесла она и, повернувшись, взялась за ручку двери.
— До свидания.
Открыла дверь. Перешагнула через порог. И вдруг почувствовала, как кто-то легонько коснулся ее плеча. Обернулась. Увидела — все те же, но какие-то другие теперь глаза, и голос услышала — другой, взволнованный, торопливый:
— Маша… знаете, вы можете прямо на работу… Он здесь недалеко, на углу Волжской и Мичурина. Видели, может быть, там на углу… автомойка. Так вы можете прямо туда, если, конечно…
От этого изменившегося за считанные доли секунды взгляда было больно, невыносимо больно. Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Маша отвернулась и, быстро пробормотав:
— Спасибо. Спасибо вам большое, Анна Сергеевна, — понеслась вниз, уже не считая количества ступеней. Она и так знала, что их шестьдесят две.
Она шла по улице широкими, размашистыми шагами и видела: листья на дорогах, взмах крыльев, красный глаз светофора, чья-то узкая ладонь с длинными пальцами, прядь волос, откинутая со лба, быстрый взгляд, растворившийся в другом, сменившем его взгляде. «Так вот откуда они берутся, эти сюрреалистические картины», — подумала вдруг, четко осознав, что мир перед ее глазами раздробился на множество составных частей, упорно не желающих связываться в одно целое привычным для восприятия образом. Мир, разрезанный на куски, мир фрагментарный и ускользающий, мир острых углов и плавных линий — вот она, ее картина. Грусть, радость, тоска, тревога — все вместе, асимметрично, на одном огромном холсте.
Она просто поговорит с ним. Спросит, как дела, ведь столько лет прошло, наверняка что-нибудь произошло за это время в его жизни. Спросит про семью — может быть, скорее всего даже, она есть у него, ведь столько лет прошло, — про работу. Поговорит, как со старым приятелем, просто поговорит… «Ведь столько лет прошло, — в третий раз разрядом электрического тока пронзила сознание мысль-молния, и захотелось вдруг провалиться сквозь землю, раствориться в воздухе, отпустить без сожаления душу в облака, потому что не вернешь уже этих прошедших лет, не изменишь ничего, не исправишь. Просто поговорить. Увидеть глаза, улыбку, услышать голос. Пять минут — и уйти, не обернувшись, только не оборачиваться, уж это было бы совсем глупо. Хотелось вернуться домой, включить телевизор и жить дальше. Пять минут…