Какая-то грязь намертво прилипла к капоту. Он попытался осторожно поддеть ее ногтем, не получилось — на самом деле намертво. Может быть, капля битума — такое часто случается на дорогах, только странно, почему она одна, обычно их бывает целая россыпь, раз уж такое случается. Краску бы не поцарапать… Да черт бы с ней, с этой грязью, пускай покупает германский очиститель и сам — одним движением, как обещает реклама, — оттирает свой капот. Реклама, она много обещает…
Он обернулся. Что-то заставило его обернуться — впрочем, с ним такое часто случается. Обернулся и увидел Машку. Как обычно, как всегда, ничего нового. Отвернулся, прогоняя видение, забывая о нем и снова попытавшись сосредоточиться на этой чертовой черной капле, прилипшей к капоту. Добросовестность эта его когда-нибудь в могилу сведет, честное слово. И все-таки — как-то странно. Слишком реально, слишком по-настоящему в этот раз… Впрочем, нечему удивляться: шизофрения — она на то и шизофрения, чтобы прогрессировать со временем. Тем более если никто не пытается ее вылечить. А подлечить бы нужно, ох как нужно, поэтому — вот она, эта капля битума или чего-то там еще, вот тебе, пожалуйста, место приземления для взгляда и точка опоры для души, блуждающей в потемках. Как огонек в ночи, указывающий путь затерявшемуся страннику. Вот она — грязь, три ее тряпкой, трать свой душевный пыл — не по пустякам, а по делу.
Он все-таки снова обернулся. Просто так, чтобы проверить, чтобы убедиться. Обернулся — и снова увидел ее, Машку. Она стояла, как-то беспомощно опустив руки вниз, смотрела на него, и ей было двадцать два года. Двадцать два, а не шестнадцать, и это смутило его уж совсем окончательно… Сколько раз он вот так оборачивался, точно видел ее, шестнадцатилетнюю, снова оборачивался — и уже ничего не видел. Он так привык к этому, знал на сто процентов, что это бывает, что это может быть так, только так, а не иначе. А теперь — как будто почва ушла из-под ног. Подумал: «Значит, мне теперь двадцать восемь. Двадцать восемь, и я стою здесь, с тряпкой, возле машины, шесть лет прошло, она стоит напротив, и это — правда?»
— Это ты? — спросил он тихо на всякий случай, чтобы не услышал и не подумал никто, что он, как дурак, разговаривает с пустотой.
— Я, — ответила пустота и шагнула к нему. Приблизилась.
Теперь уже более отчетливо можно было рассмотреть — глаза, волосы, губы. Он огляделся по сторонам — в поисках физической опоры. Вырос бы здесь сейчас столб, уж он бы к нему привалился. Опустил на мгновение взгляд, увидел тряпку у себя в руках. Черт, какая-то тряпка. Отшвырнул в сторону, вытер руки о влажный комбинезон, совершенно не задумываясь зачем. Нужно же было, в конце концов, что-то делать, нужно было вновь ощутить течение времени, которое, остановившись, совсем погибло бы, как погибает остановившееся сердце. Нужно было помочь ему сдвинуться с места, создав если не движение, то хотя бы видимость этого движения. Тряпка, упавшая на пол невдалеке. Руки, скользнувшие по влажной ткани комбинезона. Вот оно, время. Идет, бежит. Убегает — не вернешь…