— Как же это все получилось-то?
— Мам, ты вообще о чем?
— Знаешь ведь, о чем. Если не хочешь, можешь не говорить, конечно…
«Если не хочу, могу, конечно, не говорить, — подумал Алексей, — да только вот не думать — попробуй заставь себя, выключи это окно со звездами, выруби участок сознания, создай запретную зону — попробуй! Получится?»
— Да что говорить-то, мам. Здесь и сказать нечего. Получилось — и все тут. Всякое в жизни бывает.
— Так это, значит, правда?
— Что — правда?
Анна Сергеевна помолчала недолго.
— Это же она была — та, которую ты рисовал?
— Она.
— Зовут-то ее как?
— Зачем тебе? Ну, Маша.
— Правда?
— Честное слово, Маша. Я и сам сначала не поверил, а потом привык.
— Да я не об этом, Леш.
— Я знаю. Ну а как ты сама думаешь — правда?
— Знаю, что неправда.
— Зачем тогда спрашиваешь…
— А как же?
— А так же! — Он вдруг взорвался, встал с дивана, потом сел, наклонив голову, спрятав лицо в ладонях. — Потерял голову, понимаешь? Ничего не соображал, а когда очнулся — уже поздно было.
— А она?
— А что она? Ей-то какое до этого дело? Шлепнулась в обморок, а потом я ее уже больше не видел. Рассказала все как было отчиму своему. Нажаловалась, какой развратный охранник в школе работает. Чуть не изнасиловал невинную девушку… Пришел ее отчим и сказал все как есть. А дальше ты знаешь, что было.
— Знаю… А как же ты? О тебе-то подумала?
— Обо мне? Да ей плевать на меня, Господи, мама, откуда здесь взяться высоким материям! Ну что ты в самом деле! Ей жить дальше, в школе этой долбанной еще почти два года учиться, у нее папа… отчим то есть, — шишка какая-то в администрации. Ей гораздо выгоднее было все представить так, как она представила. Жертвой быть гораздо проще, это дураку понятно… Ты помнишь, он сказал тогда, что она сама ему все рассказала. Значит, на самом деле рассказала. Только перевернула все так, как ей было нужно, вот и все дела.
Он встал, подошел к окну, уставился невидящими глазами в черный прямоугольник, усыпанный вечными звездами.
— Леша, — донеслось до него спустя какое-то время. — Помнишь, ты рисовал… Можно мне еще раз посмотреть?
— Зачем, мама? — Он смотрел на нее, ничего не понимая.
Она мягко, но настойчиво повторила:
— Можно?
— Да смотри. Там, в верхнем ящике. — И снова отвернулся к окну.
Молчание было слишком долгим. Невыносимо долгим — он не выдержал, обернулся снова, увидел мать, склонившуюся над его рисунками, медленно перебирающую их — как страницы прожитой жизни, жизни, которую уже не проживешь заново, а значит, не исправишь. Рисунки лежали у нее на коленях. Один она взяла в руки, поднесла поближе к глазам и рассматривала долго. Так долго, что Алексей не выдержал: