Дверь захлопнулась, — Алексей стоял один в полумраке и гулкой тишине подъезда, не понимая, как он здесь оказался. Ведь сейчас, только сейчас, минуту какую-то назад, был так далеко отсюда, шел в магазин, сахар покупать собирался. Только как это — не живет? Как же такое может быть, когда он сам, своими глазами видел — живет. Здесь, за стеной, в дальней комнате с обоями в цветочек и старой полированной мебелью, со своими рисунками, расческами, книжками, со своим баяном — ведь всего-то два месяца назад… Ведь было же, не придумал он, не приснилось. «Маша здесь не живет». А где же тогда — ведь живет же где-то?
Внутри разрасталось какое-то странное чувство, соединяющее в себе все сразу: и обиду, и боль затухающей надежды — той самой, которая едва успела родиться, вот только сейчас, совсем недавно, не зная, что так недолго суждено ей было прожить на этом свете. Четыре слова: Маша здесь не живет. «Напрасно ты, мама, меня за сахаром посылала. Сахар в магазине кончился. И после обеда не привезут…»
Может быть, он ошибся? Перепутал дом, подъезд, этаж, увлекся слишком сильно, подсчитывая ступеньки, и забрел случайно на третий, четвертый или пятый? «Двадцать семь», — тут же пришла на выручку услужливая память. Все правильно, подумал Алексей, пять — это первый пролет, и два других — по одиннадцать ступенек на каждом. И дверь — та же, и дом, и табличка на углу — Шелковичная, девятнадцать. Видел он уже эту табличку, и подъезд крайний, и этаж — второй, и деревья эти, вот они, те же деревья, тополя… Нет, не мог он ошибиться, здесь что-то другое. Сердце подсказывает…
Алексей даже остановился, застыл на месте, услышав, словно со стороны, эту свою последнюю мысль-фразу — сердце подсказывает. Ему почему-то было так странно это услышать от себя. Глупость какая, что за мыльную оперу он сочиняет, ничего сердце не может подсказывать, оно просто стучит себе в груди, бьется, разгоняя потоки красных кровяных шариков. Ничего оно не может подсказывать, оно вообще не разговаривает, и облака тоже не разговаривают… Он поднял глаза — вот они, катятся себе куда-то вдаль, унося с собой невесомой ношей такую великую тяжесть — время… Как это им, интересно, удается?
«Как это им удается? — подумал он, и тут же следом пронеслась другая мысль, как будто и не связанная никак с этим риторическим вопросом, но в то же время прозвучавшая как ответ на него: — Но ведь можно же в принципе пойти в адресное бюро и узнать адрес. Живет же где-то…»
Он подумал еще о том, что адресное бюро может в субботу не работать. Сел в автобус, проехал пару остановок, вышел, увидел напротив надпись — «Адресное бюро». Дверь была открыта… Вошел. Подошел к окошку. Начал было: