– К князю все равно не допущу. Сам передам…
– Не допустишь – твоя воля; тогда вернусь в Марабду, там чапару Исмаил-хана и скажу: «Чубукчи не допустил…»
– Ты что, пустая тыква, не знаешь, кто я такой?
– Почему не должен знать, если вся деревня Марабда за тебя молится, чтоб ты в рай попал…
– Если сейчас, болотный паук, не скажешь, велю в яму бросить…
– Гонца в яму? Где такое видел? Одному лишь князю приказал чапар потихоньку слова Исмаил-хана передать, а ты на дворе держишь, слуги рот в помощь ушам открыли…
– Пойдем в конюшню.
– Правда, конюшне все равно – кма пришел или чубукчи. Только напрасно коней на гостеприимство толкаешь, может, самим сена не хватает. Ты что, чубукчи лишнее выпил? Князю все скажу, тебе ничего. Не пустишь, обратно поползу. Старую циновку на майдане выпрошу – под живот стелить… одежды не осталось… Когда в раю будешь, каштаны пожелай.
Чубукчи передернулся: не хватает выставить князя на смех. Да разве князь не изрубит его, преданного чубукчи, узнав, что он не допустил к нему от Исмаил-хана редкостного гонца, который изловчился обмануть зорких собак-азнауров.
С нарастающей внутренней тревогой следил старик за умолкшим чубукчи: неужели те трое плохой совет дали?
– Не могу, старик, таким князю показать…
– Твое дело, чубукчи. Конечно, одежды на мне ни плохой, ни хорошей нет, потому запах от тела идет. Потом блохи закусали, и еще те, другие, что по телу бегают. Хотел на майдане хоть рубаху купить – только один шаури имею; а шарвари еле держатся, – разговор с князем длинный, могут не выдержать и упасть. А если всю одежду заново купить, – самая дешевая – семь марчили. А чувяки? А папаха? Что перед князем буду снимать? И еще, как на грязную голову надеть? Выходит, к цирюльнику надо, в баню тоже, иначе блох или тех, других, что еще хуже, в покоях князя оставлю. Выходит, меньше десяти с половиной марчили нельзя, уже приценился на майдане.
– Ты думаешь, я сумасшедший, давать тебе столько марчили? Бери, старый обманщик, три, и через час будь здесь.
– Меньше десяти не возьму. На полмарчили хотел покушать, пока князь не отпустит; теперь, думаю, ты сюда прикажешь хлеб вынести…
– Бери пять марчили, и чтобы через час тут был…
– И девять не возьму. Я тоже не сумасшедший – вместо вина лягушку глотать…
– Не возьмешь, паршивый кма, велю палками выгнать!
– Твоя воля… меньше десяти не возьму.
Старик чувствовал, как клокочет у него сердце: «Если пять предлагает, непременно десять даст. Те трое саакадзевцев клялись: если твердым буду – даст. „Такого гонца не прогоняют“, – так сказали. Тогда семь марчили за одежду, баню и цирюльнику заплачу, а на три куплю моей Кетеван миткалю на каба, платок, коши – восемь пасох в старом ходит, негде заплату положить… Пресвятая богородица, не дай уплыть десяти марчили!»