Подарки, с восхвалениями в стихах и с незамысловатыми пожеланиями, грудами ложились у ног Русудан, а вышивки и кружева – вокруг нарядно убранной тахты.
Настала очередь подарков от деревень. Вперед выступил Арсен. Пожелав прекрасной госпоже многие годы радовать подданных, он горделиво заявил, что хотя подарок от их семьи скромный, но такого не видел еще никто и не имеет даже ни одна царица.
Предвкушая изумление гостей, Арсен с предельным изяществом опустил клетку возле тахты и эффектно откинул платок. И тотчас весело воскликнул Автандил:
– Отец! В точности такой был у тебя! Помнишь, он ссорился со всеми пятьюдесятью попугаями, но особенно ревновал тебя к розовому красавцу! – Автандил приподнял клетку и выкрикнул по-персидски: – Селям!
Попугай в ответ разразился отборной бранью по-гречески. Саакадзе приподнял бровь: еще мальчиком изучал он в монастыре греческий язык. Бежан густо покраснел и предпочел скрыться за чью-то спину. Трифилий благодушно погладил бороду, он счел нужным выступить с пасторским увещанием на греческом языке. Попугай покосился на рясу и радостно выкрикнул: «Христос воскресе!»
В дарбази поднялся смех, возгласы одобрения, ибо только это и было понято всеми. Гости с любопытством разглядывали говорящую птицу. Русудан молчала, она заметила смущение Бежана. Тогда Саакадзе поблагодарил раскрасневшегося от удовольствия Беридзе и велел отнести клетку в сад и повесить на дерево – вероятно, попугай соскучился по зелени…
Потом преподносили свои незатейливые подарки крестьяне из окрестных деревень, говорились искренние слова, сыпались пожелания.
Наконец дед Димитрия решил, что время между глупой птицей и диковинной буркой достаточно удлинилось. Он выпрямился, как джигит, сбивший с шеста кубок, молодцевато подправил усы и приблизился к Русудан, сопровождаемый прадедом Матарса, несшим на вытянутых руках скрытый кашемировой шалью подарок. И внезапно дед и прадед на миг обомлели: рядом с ними важно выступал Иванэ, незаконно пристроившийся к торжественному шествию. Он избегал негодующих взглядов, но упорно не отходил от тючка. Изгнание птицы встревожило Иванэ, и сейчас он из кожи лез, чтобы доказать свою непричастность к скверной птице, тем более, что таких у Моурави было больше, чем воробьев возле буйволятника.
Дед Димитрия благоговейно высвободил бурку. Даже князья выразили удивление. Квливидзе поклялся, что у него так заголубело в глазах, словно он с конем провалился в предутреннее марево. Картлийки и картлийцы, переполнившие дарбази, рукоплескали. А выборные Носте от радостного волнения едва держались на ногах. Они готовили пышную речь, но от смущения пролепетали пожелания своей – да, навеки своей – госпоже, жене Великого Моурави.