– Чинаровыми ветками забросаем! – поддержали прадеда любопытные старики.
– Я знаю кто другой, – выкрикнул Арчил-"верный глаз".
– Знаешь? – хохотали старики. – Знаешь, как зовут твою сестру!
– О, о! Подсыпь ему саману, с утра не ел! – загоготал рыжий ностевец.
– Сам ты ишак и на ишаке перед женой джигитуешь! Посмотрим, как я не угадал!
– А если не угадал, хвост дрозда вставим в спину! – кричал дед Димитрия.
– Лучше ниже! – посоветовал прадед Матарса.
– Я Великого Моурави и среди тысячи тысяч узнаю! – выкрикнул Арчил-"верный глаз".
– Молодец! – засмеялся Саакадзе и поднял забрало.
Вардан зацокотал. Молодые и старые вскочили с мест, рукоплеща и захлебываясь от восторга. Саакадзе обнял Арчила.
– Прошу, Русудан, возьми его в нашу семью: пусть твой день будет днем радости для этого мальчика. Потом, – Саакадзе засмеялся, – он слишком умен, чтобы гулять на свободе.
– Опять же слишком зрячий, да не станет он отягощать слух ближнего многословием, – и Трифилий многозначительно перекрестил юношу.
Когда поздно ночью закончился пир и гости свалились в изнеможении кто на тахту, а кто прямо на ковер, едва расстегнув пояса, под окном Магданы раздалась песня.
Придерживая шаль, под которой трепетно билось сердце, Магдана чуть приоткрыла ставню. «Барсы» с зажженными факелами из душистой травы пели мольбу о любви… о любви к их другу.
Только двух отважных «барсов» не было под окном Магданы.
Даутбек растянулся поперек моста и уверял:
– Пусть хоть сатана подъедет, не пропущу!
– Известный буйвол! – сердился Димитрий. – В бархатной куладже, а как пастух, в пыли валяешься!
– Димитрий, длинноносый черт! Смотри, какая розовая луна!
Димитрий заерзал на камне:
– Ты… ты… вправду любишь ее?
– Смотри, как разметались благоухающие косы. Они падают мне на плечо, щекочут щеки, я губами ловлю прядь… и…
– Сатану, может, незачем и полтора года пропускать, а преподобного Трифилия и блаженного Бежана придется…
Слегка приподнявшись, Даутбек мгновенно скатился с моста в плещущуюся Ностури. Димитрий, распластавшись по-воински, отполз за кусты.
С нежностью поглядывая на счастливо улыбающегося Бежана, Трифилий говорил:
– …и личные богатства свои тебе оставлю, любимое чадо мое…
Помня, что улочки и переулки часто приводят не к тому месту, куда идет путник, Дато сегодня твердо решил избегать каверзных поворотов, таящих за собой удивительные видения Москвы, и предложил толмачу вести его, Дато, и азнаура Гиви прямо на Пушечный двор.
Переходя Деревянный мост, изогнутый на сваях, Дато, прижавшись к перилам, порывисто обернулся. По настилу метнулась тень, и худощавый человек с лицом цвета кофейных зерен юркнул за карету шведских послов. Унгерн и Броман, важно надвинув шляпы с белыми перьями, разглядывали Пушечно-литейный двор, раскинувшийся на том берегу, где на Кузнецкой горе тесно жались стеной к стене приземистые мастерские пушечных кузнецов.