– Откуда, сын мой, узнал, что в поганом сундуке ковчежец?
– Отец Феодосий, как только шаху в Мцхета рассказали о святыне, он на наших глазах повелел положить хитон в сундук, зашить в палас, вытканный монастырским узором, и бережно доставить в Исфахан. Сегодня по мцхетскому паласу узнал: красные кресты, голубые сосуды – редкий узор. Думаю, «лев» для подкрепления домогательств о торговой дружбе подкинул сундук. – Вместе с двумя евнухами, – запальчиво перебил Гиви, – я тоже их по узору на черепах узнал. Может, царь Русии с помощью евнухов хочет загнать веру в гарем?
– Не кощунствуй, сын мой, не кощунствуй! – заметно встревоженный, проговорил Феодосий.
Смочив холодным квасом платок, Арсений вытер щеки, но красные пятна поползли на шею.
– А может… персы… подменили хитон? – медленно протянул Дато.
Арсений выронил кружку, в широко раскрытых глазах его мелькнула искорка восхищения. И эта искорка, словно перенесясь через стол, заметалась в глазах Феодосия. Иерархи заерзали на скамьях – вот-вот сорвутся и побегут куда-то.
Наскоро благословив азнауров, они отпустили их и плотно прикрыли дубовые двери.
– Увидишь, Гиви, святые отцы вылезут из шкуры агнцев и проведут за нос исфаханского «льва», – шепнул Дато.
– Ты вправду думаешь, Дато, что шах вместо хитона прислал патриарху шальвари любимой жены?
– Не кощунствуй, сын мой, не кощунствуй! – Дато взглянул на изумленного Гиви, и его громкий смех прокатился по темному коридору.
Боярская усадьба Юрия Хворостинина раскинулась на Царевой улице, недалеко от Успенского вражка. Высокий дубовый забор, железные ставни на оконцах и смотрильня над тесовыми воротами, обитыми листовым железом, делали хоромы схожими с крепостцой, готовой к осаде, и лишь ярко-синее крыльцо с пузатыми столбиками веселило глаз. Обширный тенистый сад оберегал хоромы от уличного гомона, а многочисленные службы уходили в глубь двора.
Юрий Хворостинин торопливо откинул пышный полог, конец атласного одеяла скользнул на персидский ковер. Он пересел на бархатный столец и окинул взглядом опочивальню. Окованные тяжелые сундуки, полные соболей и черных лисиц, прочно стояли на месте, в иных сундуках хранились кафтаны, ферязи, однорядки, а от моли и затхлости спасала кожа водяной мыши. В шкафах покоились парчи и бархаты. По углам в ларцах хранились кисы с ефимками. И шелковые наоконники, наполовину отдернутые, пропускали мягкий, успокаивающий свет.
Боярин поднялся, как всегда, до ранней обедни, и не успел открыть глаза, как его охватило какое-то беспокойство. «К чему бы?» – удивился всегда веселый боярин и принялся вспоминать последние дни. Они были радостны, как красное солнышко: государь милостиво пожаловал его в ближние бояре и воеводством на Терках. По этому случаю да еще по случаю спасения племянницы двойной сегодня у него, Хворостинина, великий пир. Вот-вот, тут-то и загвоздка! Не забыл ли он чего? Всех ли именитых бояр лично объехал с приглашением? Господь миловал, всех. А ко всем ли менее почетным направил холопов? И здесь господь миловал – все чисто, с боярыней подсчитал. Может, с ключником не все кладовые и погреба обошел? Куды там, всю снедь и питие в беременных и полубеременных бочках верно на глаз прикинул: и простое вино, и боярское, и даже тройное, наибольшей крепости, уже разлито по ендовам и ведеркам, а заморские – мальвазия, бастр и алкан – дожидают кубков. А может, с дворецким чего недоглядел? Куда ж дальше доглядывать: холопов приказал вырядить в разноцветные кафтаны и желтые сапоги. И встречи наметил: боярину Ордын-Нащокину три встречи – у ворот подсобит ему выйти из рыдвана дворецкий Ивашка, посеред двора в пояс поклонится племянник Матвей, а на крыльце сам хозяин окажет почет. И разметил, каким боярам полагаются две встречи. Может, помолиться, так и блажь пройдет?