– Жалует тебя боярин опричным блюдом. Сделай милость, порадуй хозяина!
Вставали Стрешнев, Пушкин, Лопухин, отвешивали поклон:
– Благодарствую за честь!
– На здравие! – отвечал Хворостинин, одаривал гостей посланными блюдами и присоединял к дару кубки и стопы.
Гиви сосредоточенно считал по-грузински: «Раз суп, два суп, три суп…» А когда досчитал до двадцати, боярин Милославский, ухнув, отвалился от стола. И следом пошли пироги: слоеные, подовые, белые, с говяжьей начинкой, с заячьим мясом, смешанным с кашей и лапшой, с рыбьей начинкой. Пробовал Гиви считать и пироги, но сбился со счета. Зато осетра пудового, белугу, налимов, карпов, стерлядь паровую, рыбу тельную с приправою в огромных чашах Гиви решил крепко запомнить, чтобы вконец поразить Папуна.
И наверху, в терему у боярыни, тоже веселились. Помахивая платочком, плавно шла по кругу княжна Хованская, полуопустив густые ресницы, певуче выводила:
Травушка-муравушка, зеленый лужок,
Молодец боярышню взглядом обжег,
Подбоченился, смех задористый,
Удалой Иван да напористый.
Обернулась лебедем боярышня та,
Крыльями ударила… Где красота?!
В золотой заре растворилася,
Легким облаком вмиг прикрылася.
Нет ее не озере, ищи в облаках!
Нет ее на небе, ищи на лугах!
Пригорюнился… Не с кручиною,
Красоту ищи ты с лучиною!
И под смех сережку как бросит ему: –
Ты, Иван боярышню ищи в терему!
Белолицую, чернобровую!
Выбей плечиком дверь дубовую!
Подвыпившие боярыни уже смеялись громко, заливисто. У одной – белесые ресницы и брови набелены, у другой черные – начернены; у одной шея раскрашена голубым, а руки красным, у другой щеки полыхают багрянцем, а лоб отсвечивает мрамором. И у всех на зарукавьях-браслетах горят камни и жемчуг, на шеях поблескивают золотые мониста, кресты, образки и переливаются радуги-платья.
– Хороши у тебя настойки на корице, боярыня, больно хороши! – проговорила Нарышкина, потягивая из чарки. – И зверобой на померанцах зело хорош!
– Чарочка за чарочкой, что ласточки весною, так и упархивают! – подхватила Лопухина, опоражнивая ковшик.
Приоткрыв дверь, сенная девушка поманила княжну Хованскую. Пошептавшись, они выскользнули в сени, где в углу притаился Меркушка. В новом стрелецком кафтане он казался осанистым, даже чуть важным.
– Спасибо тебе, стрелец, – мягко проговорила княжна. – Боярин, дядя мой, сказывал – в путь долгий идешь. Жалую тебя образком для бережения от нечистой силы да пищалью завесною для брани с недругами. – И, взяв у девушки оправленную в серебро и украшенную резьбой пищаль, протянула Меркушке, а на шею ему застенчиво надела позолоченный образок на цепочке.