— У нас на повестке сложный вопрос, — сказал он. Собственный голос резко отозвался у него в ушах. — Я не оплакиваю Фенналис, как и вы, надеюсь. Она, добрая душа, долго лежавшая в муках. Мы можем порадоваться ее освобождению, в надежде, что она вознаграждена. Многие будут по ней скучать и помнить, как она им служила: бодро, суетливо, порой трудно, всегда с любовью.
На лице Виндилис было презрение. Он почти мог услышать насмешку: «Ты вполне закончил со своими благородными сантиментами?»
— Я вас уважаю, и потому перейду сразу к делу, — сказал он ей и сестрам. — Ваши боги сочли подобающим наложить Знак на мою дочь Дахут. Им наверняка известно — как и вы, зная меня столько лет, — что я не могу и не стану с ней венчаться. Это запрещает мой собственный бог. Это не та проблема, где я могу уступить или пойти на компромисс. Если мы все поймем это вначале, мы и дальше сможем понять, чего хотят ваши боги. Вы сами нашли предзнаменования рождения в Исе новой эпохи. Это должно стать ее первым криком. Будем осторожны и будем советоваться все вместе.
Дахут глотнула воздух. Ляпис-лазурные глаза наполнились слезами.
— Нет, отец, ты не можешь быть таким жестоким! — Ее боль резала как пила. Он твердо держался на козлах для пилки дров.
Ланарвилис поймала девушку за руку.
— Спокойно, дорогая, спокойно, — пробормотала королева. И холодно Грациллонию: — Да, мы знали, что ты будешь говорить, и уже посоветовались меж собой. Теперь выслушай нас. Мы не смеем и пытаться предвидеть, что предопределяют для Иса боги. Но цель случившегося ясна. Чтобы покарать тебя, король-изменник, и вернуть тебя к древнему закону.
Ты нарушил его в первый год, ты согрешил против каждой из Троицы. Ты отказался от корон Тараниса. Ты похоронил труп на мысе Лера. Ты провел обряд своего бога-женоненавистника в священных водах Белисамы. Они терпели — хотя ты мало знаешь о том, что перенесли галликены, чтобы получить для тебя Их прощение.
Твое поведение можно было бы счесть опрометчивым или невежественным; ты был молод, к тому же чужеземец. Но в течение последующих лет можно было наблюдать твое упрямство. На тебе гнет неизбежности: Рим, варвары, даже требование этого бога, которое ты не снимешь с себя.
Но ты снова трижды согрешил, Грациллоний. Против Тараниса — да, то было два года назад, ты отказал Ему в Его жертве, пощадив своего Руфиния, — Таранису, чья кровь пролилась, чтобы земля могла жить. Ты не обращал внимание на наказания, которые падали на твою голову.
— Я думал, Таранису нравится видеть в людях мужественность, — прервал Грациллоний. — Если у нас случались разногласия, то они улажены.