Рогожников передал штурвал, а сам уходить не спешил. Оглядывался назад, где исчезло Фарково, ожидая погони. Лунева тоже не уходила и, привалившись к обогревателю, задумчиво теребила шпагат на большом бумажном пакете, который держала под мышкой. Скоро в кильватере появился «Прогресс» под двумя моторами и с акульей сноровкой стал выделывать зигзаги, чтобы причалиться.
— Вась, — заговорщически сказал Илья, — как он подойдет к борту — пихай его багром! Все, скажи, торговля окончена.
Рулевой послушно вышел на палубу и снял багор.
— Что с тобой? — спросила Александра мягко, по-матерински. — Ты на людей озлился. Это плохо, Илья…
— Сказано было: очистить палубу — пускай слушаются, — проговорил Рогожников. — Я тут капитан или чучело? Никому так никому.
«Прогресс» ткнулся к борту, но рулевой хладнокровно отпихнул его багром и показал кулак. В лодке заматерились, пригрозили пальнуть из ружья, однако так и уехали ни с чем. Еще через час, уже в полных сумерках, «Золотая» подошла к низкому песчаному яру и встала на ночевку.
Утром, едва проснувшись, Илья понял, что самоходка уже идет полным ходом, а в иллюминатор заглядывает мутное, красноватое солнце. Саша стояла у плиты и что-то мелко резала на разделочной доске. Илья сел, прикрыв ноги одеялом, и громко зевнул. «Молодец Василий, — подумал он, — жаль, попадет парень в плохие руки — испортят его. А его испортить — запросто, если в узде не держать».
Потом мысли Рогожникова переключились на Александру. Он было снова пожалел ее — тяжело одной, работа хлопотная, — но вдруг подумал: а жена-то она какая была бы! Пол-Туруханска рты бы поразинули! Надо же, Илья-то, какую женщину взял! Вот вам и Илюха!.. Рогожникову от таких мыслей хорошо стало, и почувствовал он, что не на «Золотой» плывет, а сидит дома, на кровати. Солнце светит, Саша ему завтрак готовит, глянет между делом в его сторону, улыбнется, зардеют у нее щеки: вставай, засоня, хватит тебе, бока заболят… Голубая кофточка расстегнута на две пуговицы — жарко у плиты, высокой тугой груди тесно за полупрозрачной тканью…
— Проснулся, капитан? — улыбнулась Саша и, обтерев руки куском белоснежной марли, бросилась к шкафу. — Ну-ка, примерь, Илья.
На рундуке появился костюм-тройка, аккуратно уложенный и выглаженный, рубашка в едва видимую голубую полоску и длинный, широкий галстук.
— Примерь, примерь! — Глаза ее щурились от улыбки, и к вискам бежали тонкие, веселые морщинки.
Рогожников недоуменно пожал плечами и стал одеваться. Саша отвернулась к плите. Брюки прочно обхватили талию, рубашка приятно ласкала тело, а когда Илья надел жилет, то сразу понял, что он уже не Илья Рогожников, а какой-то другой человек, незнакомый, строгий и аккуратный, как прокурор. Не надевая пиджака, он засучил рукава и умылся под жестяным умывальником, затем отыскал бритвенный прибор, торопливо потер куском мыла недельную щетину и тщательно выбрился. И пока умывался и брился, тоже казался себе чужим, с какими-то странными, но жутко любопытными привычками человеком. «Ну, елки-палки, — про себя восклицал он. — Ну, дела!»