— Давай-ка вслух, — приказал дед Аникеев и подал письмо председателю. Тот осторожно, будто птицу, взял правительственную бумагу, однако прежде, чем прочитать вслух, молниеносно пробежал ее глазами. Никита Иваныч ревниво выслушал чтение и снова ничего не понял.
— Ну что, поздравляю, Никита Иваныч! — громко сказал председатель и заулыбался. — Как говорят, капля камень точит.
— Все ли ладно? — спросила Катерина, глядя на мужчин.
— Успокойся, Катерина Васильевна, — председатель пожал вялую руку старика, потом — старухи и направился к воротам. — Лучше не бывает!
Катерина бросилась провожать.
— И угостить-то было нечем, вы уж извиняйте, — певуче заговорила она. — Не обессудьте, коли что не так…
— Катерина Васильевна!
За калиткой она догнала председателя и зашептала чуть не в самое ухо:
— А говорить-то теперь не станешь с ним?
— Теперь нужды нет! — громко сказал председатель и потряс кулаком. — Теперь мы за болото и журавлей драться будем!
Оставшись один, Никита Иваныч еще раз прочитал письмо. Лоб вспотел, потекло между лопаток и взяла одышка. Глаза приковались к строчке, где говорилось про обводнение.
Катерина вернулась во двор и, застав старика в таком положении, всплеснула руками.
— Господи! Теперь-то что как истукану сидеть? Получил бумагу-то!
— Напутали, — простонал, ужасаясь Никита Иваныч. — Это же подумать надо: в Москве — и напутали! Не разобрались как следует, поторопились и — на тебе…
Но здесь же он вскочил, хлопнул себя по ляжкам и длинно выругался. Не в Москве напутали! Ни за что не могут там напутать! Вот же, черным по белому писано. Да как он мог только подумать!.. Кулешов — вот кто все переиначил. Он, вредитель окаянный! Его послали обводнять, доброе дело делать, эту самую ирригационную систему строить, а он же осушать взялся!
— От балбесина! — воскликнул Никита Иваныч, устремляясь в избу и хватая одежду. — Только и может, что в бане париться да за Ириной ухлестывать. Ну, я те счас да-ам! Я тя попа-арю! Такую баню устрою! Навек запомнишь!
Старуха говорила что-то ему, махала руками, вроде задержать пыталась — он уже ничего не видел и не слышал. Наскоро одевшись, дед Аникеев схватил велосипед и выехал на улицу.
Ох как мчался Никита Иваныч! Только волосы и штаны развевались да рубаха на спине отдувалась пузырем. Мелькали разрушенные алейские дома, куры, чьи-то старухи и деревья. Велосипед опасно юзил по грязи, вспарывал лывы и трясся на сучьях, норовя сбросить седока.
— Я те покажу-у! — кричал он на всю тайгу, виляя рулем. — Я те мозги-то разверну!
Сразу за Алейкой откуда-то вывернул аэроплан и ну тягаться с Никитой Иванычем!