— Там и так уже никого нету, — сказала Катерина. — Одни трактора остались, да и те, видно, скоро угонят. Пухов теперь на болоте торчит, сторожить нанялся. И те, и другие караулит.
— Так что, все уехали? — не поверил старик.
— Ну… Собрались и укатили. Иван Видякин сказывал, начальников обоих сняли будто с работы. Они заходили к тебе, поговорить все хотели. А ты в горячке лежал, нес околесицу какую-то, матюгался — страсть одна… Кобель тогда и хватил Григорьева.
— Сняли, значит…
— Да уж сняли, — отчего-то вздохнула старуха. — Иван сказывал, теперь новых ждут… Иван-то все тебя жалеет, спрашивает, как да что…
— Жалельщик нашелся, — проворчал старик, однако зла к Ивану не почувствовал. — А за кожанку уплатить придется, чтоб скандалу не было. Не то подумают, нарошно кобеля науськали…
— Не подумают, — уверенно сказала Катерина. — Милиционер как раз был и все сам видел. Говорит, нечего ходить тут всяким и скрипеть, собаки не любят…
— Аж до милиции дело дошло?
— Без тебя тут такое было, — отмахнулась старуха. — Приезжали одного кулешовского мужика ловить. Два дня по лесу за ним бегали, насилу поймали. Одичал будто мужик. На дерево залез и оттуда плевался да орал… Сказывают, умом тронулся с перепою. В деревню его привезли связанного, а ночевать стали — развязали руки-то. Он возьми ночью да удери…
* * *
Колесов только и ждал, когда ему развяжут руки. В том, что милиционер уснет как убитый, он не сомневался: парень молодой и за два дня беготни по лесу шибко намаялся. Опыт побегов у Колесова был. Досиживая последний срок за хулиганство, он бегал дважды. Первый раз успел только взгромоздиться на забор из колючки — ссадили, но срока не добавили. Второй раз ушел на два месяца. Ловили по всему свету, а он жил себе спокойно в лесу, в полусотне километров от лагеря. Товарищи по нарам мозги набекрень сворачивали — сидеть-то год оставалось! Ну какой уважающий себя и уголовный кодекс зек пойдет на волю через забор при таком сроке? В конце концов решили, что Колесов сел за «хулиганку» специально, что ему надо где-то надежно попрятаться несколько дет (а лучше тюрьмы места более не найдешь для этой цели) и ему попросту не хватает срока.
Однако беглец и сам не знал, что его погнало за зону. Просто была весна, а в тех отдаленных местах по лесу густо цвели саранки. Этакий тонюсенький стебелек и цветок на нем — розовый, изящный и жесткий. Но все дело было в корне. Он помнил вкус сладковатых, скользких луковичек с самой войны, с детства. Он пожирал их сотнями, желудок был полон, однако хотелось еще и еще. Саранки, как хлеб, — не приедались.