«Барыня Елена Васильевна дала моему отцу, чтобы закопал. Потому красные не растащили. А потом он откопал», — написал Палыч.
— Кто такая — Елена Васильевна? — спросил Кирилл. — Я ее тоже не знаю.
«Свою прабабку не знаешь?»
— Не знаю! А что особенного? — возмутился Кирилл. — Между прочим, я совсем недавно узнал, что Ерашовы — это те Ерашовы. Кто бы нам рассказал? В детдоме вообще всех под гребешок… Сейчас, конечно, дворянские собрания, организации. У нас в училище оказалось, плюнь, и в столбового попадешь. А то в князя!.. Родословные начали копать, голубую кровь искать, корни!.. Кровь, Палыч, сейчас у всех красненькая. И у меня тоже. Я не поручик Голицын и не корнет Оболенский… Ходят, выдрючиваются — смотреть тошно. И Алеша тоже: в каждом письме — голубая кровь! Русское офицерство! Честь!… Эх, Палыч, не верь никому. И кровь у нас красная, и армия красная. Так что не отдавай… фамильное серебро!
— Тиимать… — проронил Палыч, хотел что-то написать, но бросил карандаш.
— Нет двора, нет и дворянства, — заключил Кирилл, допивая пустой чай. — Все остальное — игра или спекуляция.
«Тебя обидели?» — спросил все-таки Палыч.
— Меня обидеть невозможно, — уверенно сказал Кирилл. — Десять лет детдома, пять суворовских лет и четыре — курсантских. Полный иммунитет и независимость.
Палыч написал: «Жалко чашку» и полез под стол собирать осколки. В это время за внутренней дверью, соединяющей квартиры, послышались шаги и скрип половиц: в доме Ерашовых просыпались…
Адмирал Ерашов не был чисто военным человеком, и при том, что состоял на службе, носил морскую форму, получал звания, считал себя только доктором наук и физиком-ядерщиком. Но не считал себя и чистым ученым, поскольку не занимался теорией, а служил представителем заказчика на оборонных заводах: принимал готовые изделия в виде ядерных боеголовок, авиационных бомб, торпед и снарядов и под конец службы — атомные подводные лодки, вернее, двигатели на ядерном топливе. Всю жизнь связанный с секретами и повязанный ими, он и погиб-то в полной секретности, и о смерти его почти никто не узнал. Даже собственной жене не сообщили ни об обстоятельствах гибели, ни о том, где похоронено тело — в земле ли, в море, по походному морскому обычаю. Ко всему прочему, еще и подписку взяли о неразглашении причин смерти, если таковые вдруг станут ей известны. Конечно, окружили заботой адмиральскую семью, назначили большую пенсию, гарантировали лучшие военные училища для четырех его сыновей и университет для дочери, хотя четвертый сын к моменту гибели два месяца как родился. Едва оправившись от шока, адмиральша попыталась все-таки через друзей мужа и его сотрудников выяснить хотя бы место, где его могилка, но те, видимо, тоже давали подписки и лишь разводили руками да сожалели. Тогда она отправилась по министерским кабинетам, всюду таская с собой грудного Кирюшу, но так ничего и не добившись, заболела от безысходности и горя. Ее положили в психбольницу, и два месяца за детьми ухаживали военные медсестры. После выписки она прожила дома всего две недели, почувствовала себя еще хуже — говорили, что у нее «сумеречное состояние». Она ушла из дому будто бы искать могилу мужа, и ее где-то нашли и снова отправили в больницу, на этот раз навсегда. Она там скоро умерла и тоже не оставила на земле даже могилы…