Мать, совершенно зеленая от перенесенных волнений, открыла дверь. Надежда первым втолкнула в прихожую чемодан, и это чудовище неожиданно распахнулось, вывалив на пол груду каких-то зеленовато-серых черепков, кое-как обернутых белыми, чистенькими тряпочками.
— Что это?! — завопила Надежда, подняв с полу особенно замызганный черепок, покрытый какими-то чудовищными каракулями. — И вот это я тащила на себе через весь город?
— Осторожно! — вскрикнула тетка, ворвавшись в квартиру и выхватив черепок у Надежды. — Ты не представляешь, какое сокровище держишь в руках!
Она поправила пенсне, гордо вытянула перед собой руку с черепком и торжественно прочла начертанные на нем клинописные каракули, сделавшись еще больше похожей на Станиславского, которого Надежда, конечно, никогда не видела:
— О, приди же к нам, приди, львиноголовая Ламашту!
* * *
— О, приди же к нам, приди, львиноголовая Ламашту! — нараспев проговорил высокий жрец с длинными черными волосами, перехваченными белой лентой, одетый в белые одежды. — О, приди к нам, поднимись из своих подземных чертогов, приведи за собою своих страшных спутников! Приведи за собой уттуков и асакков, тени мертвых и духов преисподней! Приведи за собой этимли и галле, злых демонов черной полночи!
Приведи голодные призраки галле лемнуте!
Жрец ударил коротким жезлом в медный гонг, и гулкий тоскливый звон поплыл по святилищу, отражаясь от его сырых неровных стен и заставляя колебаться пламя дымных, чадящих факелов.
— Слушай, слушай нас, великий Бел-Энлиль, двуединый Бел-Ашур! Слушай нас, мудрый! Молимся мы тебе и славу поем тебе, но призываем сегодня черную твою дочь, порождение тьмы, львиноголовую Ламашту.
Ей, вечно живой и вечно мертвой, приносим мы сегодня великую жертву!
Жрец снова ударил в гонг, и из-за парчового покрывала, скрывавшего темный угол святилища, появились двое его прислужников — двое высоких людей в белых одеждах и золотых масках с черными провалами глаз.
Или не были эти двое людьми? Страшным, неземным холодом повеяло в святилище при их появлении.
Правда, здесь, в этом тайном подземелье, и без того было холодно и сыро, дымные факелы едва рассеивали мрак, в котором теснились несколько десятков посвященных.
Только жрец с жезлом власти в руке и позолоченный алтарь были ярко освещены, как сцена в театре, и теперь на эту освещенную факелами сцену вышли двое златолицых.
— Прими, прими, львиноголовая, нашу великую жертву! — проговорил жрец нараспев сильным и красивым голосом.
Прислужники подошли с двух сторон к алтарю и одновременно с новым ударом гонга бросили на его сверкающую поверхность три темных круглых предмета, извлеченных из складок белых развевающихся одежд.