Через некоторое время от холода он пришел в себя. Махновцы уже нагрузили подводы награбленным добром и ускакали. Поезд тоже потихоньку тронулся к ближайшей станции. У полотна валялось несколько трупов — мужчина в офицерской форме без сапог, старик, раздетый до белья, ещё какие-то люди, одна женщина…
Борис встал на ноги и, шатаясь, побрел вдоль полотна вслед поезду. В будке путевого обходчика старуха напоила его чаем с малиной и разрешила отлежаться несколько дней. Тифа она не боялась. Борис сам удивлялся, как выжил, видно, не судьба была ему тогда умереть.
Разбудил его скрип открываемой двери. Надзиратель принес ведро воды с кружкой, привешенной на цепочке. Обитатели камеры, как муравьи, поползли на водопой. Борис выпил кружку теплой железистой воды и почувствовал себя лучше. Голова прошла, пока он спал. Дверь снова открылась, впустив немолодого приземистого солдатика.
— А вот который Ордынцев! — весело крикнул он. — Выходи!
Борис поднялся и молча пошел к выходу. По камере пронесся тяжкий вздох.
На улице солнце клонилось к закату. Было жарко и пыльно, каменные дома выпускали накопленный за день зной.
— Куда, дядя, пойдем? — спросил Борис хмуро.
— Известно куда, — охотно отвечал солдат, — в контрразведку, вот куда.
— Тогда веди подольше, — вздохнул Борис, — мне спешить некуда.
Они пошли через пустеющий базар, где солдат разрешил Борису купить у припозднившейся торговки пирог с луком и яйцами, причем Борис, доставая деньги, встал так, чтобы солдат их видел.
— И-и, матушка, ты мне так не говори, что у меня пемадоры дороже! Это у тебя такое сумнение! — втолковывала толстая за-горелая торговка унылой женщине в черном. — Ты-то, матушка, тут недолочко, а мы уж всякого повидавши. И при курултае[7] ихнем, татарском, в Крыму жили, и при Сулькевиче, и при господине Крыме жили, и при красных, прости Господи, привелось… Вот уж когда, матушка, не то что дорого, а и вовсе нечего было на зуб положить! Куда что подевалось — ни тебе хлебца даже купить. А как энти-то деникинцы пришли, тут тебе сразу и булки белые появились. А ты говоришь — пемадоры тебе дорогие! Вон, господин повар английский, тот уж если берет, то не торгуется ни трошечки. Хороший такой господин, даром что по-нашему ни слова, а в провизии понимает… Может, кавунчика недорогою хочешь?
— На что мне твой кавунчик? — подала голос унылая вдовица — Это коли бы я в удовольствие свое жила, взяла бы я у тебя кавунчика. Раньше, когда в Курске жили, мы с Авдеем Никитичем покупали кавунчика, уважал покойник С чаем любил пить. Сядет, полсамовара усидит и цельный кавун… Была-то жизнь, да нисколько не осталось. А что сюда нас Деникин евакуировал, то это только для того, чтобы нам здесь помирать… Что тут за места такие — одни татаре кругом да другие всякие разные… Земля, как доска, сухая, лесу не видать, зверя-птицы не слыхать, коровок и тех редко когда увидишь… Одни тебе овцы да козы, прости Господи! Да и козы как-то не по-русски блеют, видно, татаре их по-своему научили… Ладно, матушка, давай свои пемадоры.