— Сыночек, помилуй!.. Пощади, сыночек! Где жа я стока денег возьму? Сроду у нас стока не было… Пощади!
Маркелин злой, алый, дергал ногой, пытался освободиться, но старуха цепко впиявилась.
— Мама! — от сарая крик донесся. Кричал, раскорячась в двери, Митек Павлушин. Его заталкивали, били прикладами два бойца заградительного отряда. — Мама, у кума спроси! У кума Володьки! — прокричал и вдруг плюнул в харю одному красноармейцу, нырнул во тьму сарая. Дверь захлопнули, заперли. Боец вытерся рукавом гимнастерки.
Маркелин рванул ногу из объятий старухи, буркнул:
— Иди к куму за деньгами.
Старуха упала лицом в траву. Она долго лежала, рыдала, царапала, рвала траву руками, трясла седой головой. Потом поднялась тяжело и побрела со двора Гольцовых, продолжая голосить. Была она растрепанна, серый выцветший платок свалился на плечи.
Красноармейцы, видно, привыкли за долгую службу ко всему: один из них спокойно сидел на пеньке, перематывал обмотки; пятеро рядом с ним расположились на земле, курили, разговаривали; остальные отдыхали стоя. Некоторые возле тачанки с пулеметом. Лошадь выпряжена, паслась неподалеку, помахивала хвостом. На старуху никто не смотрел, будто не слышал ее воя, причитаний. Пудяков с плясуном и Андрюшкой сидели на завалинке.
— Пошли в избу, — дернул Мишка за рукав Маркелина. — Там подождем.
На лице у Чиркуна борозды от ногтей Настеньки почернели. Нос раздут, сизый, как слива. И на шее синяк. Помяли ночью мужики.
— Погоди, видишь, деньги несут… Успеем. День год.
И действительно, по лугу к ним бежали две бабы, бежали, будто наперегонки: кто первая успеет. Дышали тяжело, хрипло, когда совали деньги Маркелину. Бойцы открыли сарай, позвали:
— Егоркин Семен! Кирюшин Иван! Выходите.
Увели бабы своих мужей. Долго слышны были причитания, ругань женщин. Кляли они мужей за то, что вступились за попа: сидели бы смирно, ничего бы не было.
Маркелин сунул одному бойцу несколько бумажек, приказал:
— Скачи к Ольке Миколавне, возьми четверть!
— Может, так? Реквизируем?
— Купи.
Боец взял деньги и пошел к своему коню.
— Смотрите! — крикнул один из красноармейцев, смеясь и указывая на луг.
По нему, подняв над головой шашку, бежала молодая женщина в сером платье. Длинные светлые волосы ее трепало позади ветром, большие груди бились под платьем. Егор узнал сноху, Любашу, и кинулся навстречу.
— Уйди-и! Зарублю! — взвизгнула Любаша, когда он подлетел к ней, и рубанула шашкой.
Егор еле уклонился. Со свистом рассек воздух клинок над его ухом. Не дал ей Анохин снова вскинуть шашку, обхватил Любашу, выкрутил руку, вырвал клинок. Она царапалась, визжала, кричала Маркелину: