В «Ульмскую ночь», трактат теоретический, Алданов идею случайности действительно вложил и ею всё свое построение обосновал. Но «самоубийство» от предвзятости свободно, и идея в него не вложена извне, а возникает и развивается в самом ходе рассказа. Всё в нашем существовании происходит в силу миллиона, миллиарда сплетающихся и переплетающихся случайностей, уходящих корнями вглубь веков: Алданов в этом убежден, он это непрерывно доказывает и иллюстрирует, удерживаясь, однако, от выводов, которые делают иные современные авторы, новейшие «властители душ»: о бессмысленности жизни он не говорит, хотя ее и не опровергает. На этой черте Алданов останавливается в недоумении, твердо зная лишь одно: то, что о смысле или бессмыслице жизни никто не знает ничего.
Всесильная случайность на первый взгляд связана с толстовским представлением о стихийном потоке истории, в котором отдельный человек ничего изменить не властен. Но хотя Толстой и был для Алданова верховным литературным божеством, здесь, в вопросе о роли личности в истории, он с ним резко расходится, а в «Ульмской ночи» ему и возражает. В «Самоубийстве» одно из главных действующих лиц — Ленин, и если в самом факте существования его, в факте появления такого человека в такой-то исторический момент, закон случайности остается незыблем, роль Ленина в октябрьской революции представляется Алданову решающей. Без него не было бы переворота: Ленин один на его немедленной необходимости настоял, один верил в успех, один этот успех обеспечил.
О личности Ленина, при всем своем отталкивании от него, Алданов был мнения исключительно высокого. Он, правда, терпеть его не мог, как писателя, — в частности возмущался и совершенно справедливо возмущался тем, что поверхностные и развязно-бойкие статейки Ленина о Толстом признаются в СССР образцом критической гениальности, — он с иронией отзывался о философских работах Ленина, но признавал его острую политическую прозорливость, а главное — редчайшее сочетание ума и воли в какой-то идеальной дозировке, в полном согласии и соответствии одного другому. Всякий фанатизм был чужд Алданову и даже враждебен ему. Но в том, что именно фанатики изменяют ход истории, он не сомневался.
Прочтут ли «Самоубийство» в Советской России? Если прочтут, то, конечно, ничего кроме брани оно там не вызовет, по крайней мере в печати. Деятеля, которого в России считают величайшим вождем и благодетелем человечества, Алданов относит к явлениям роковым. Но удивления своего перед этим деятелем он не скрывает и пользуется им, как примером, для доказательства, что история может человеческим намерениям и решениям быть подчинена. Если бы Алданов склонялся к мистическому истолкованию событий, то вероятно предположил бы, что Ленин был послан в мир высшими темными, неведомыми силами для выполнения их таинственных предначертаний. Но нет, для автора «Самоубийства» всё в мире случайно, и не воля, даже не прихоть судьбы, а слепая, безумная игра ее привела Россию к тому, что произошло в октябре 1917 года. Ленина Алданов обрисовывает беспристрастно, очень тщательно, очень вдумчиво. Несомненно, это первый живой, правдоподобный его портрет в литературе, — первый потому что советскую иконопись или слащавые рассказики о чудо-мудреце и народном печальнике Ильиче в расчет принять нельзя. Впоследствии появятся, конечно, и другие романы с Лениным в качестве одного из главных персонажей. Но если алдановская характеристика и будет со временем дополнена, то едва ли будет она признана страдающей злобным искажением или апологетической близорукостью.