Она и впрямь была очень мила — лет двадцати пяти или двадцати восьми, беленькая, румяная, в том немножко простодушном светло-русом и голубоглазом русском стиле, который в первые послереволюционные годы очаровал Париж, а потом ужасно ему приелся. Но пока время пресыщения еще не наступило, и даже самые простенькие русские красавицы котировались в столице моды и веселья — котировались весьма и весьма высоко! Тем более если они не топтались скромненько у задних дверей, щеголяя некогда роскошными обносками и титулами с пресловутой приставкой «экс», а разъезжали в авто, одевались с иголочки в шикарных модных домах, мерцали брильянтовыми серьгами, имели на шее длинные нити жемчугов и небрежно роняли с белых прекрасных плеч манто баснословной цены из настоящих русских соболей, а то даже из горностаев. Этак небрежно, по-королевски…
Дама сия держала себя если не по-королевски, то уж наверняка по-княжески. Она даже появлялась в ресторации не одна. Причем появлялась не в сопровождении кавалера, а при ней всегда имела место быть какая-то бесцветная особа в черном, с поджатыми губками и опущенными глазками — что-то вроде компаньонки или дуэньи. Якобы сама наша дама уж такая скромница и недотрога, что ни шагу супротив приличий не шагнет!
Бонтонные приличия блюлись, впрочем, недолго. Отведав (под «беленькую»!) красненькой рыбки или селедочки дунайской, непременно с рассыпчатой картофелью, покушавши еще кислой капустки или бочковых крепеньких, хрустящих огурчиков, засоленных знатоками сего дела прямо в подсобных помещениях ресторации (делая заказ, дама каждый раз доверительно сообщала: «Вустрицы осточертели — мочи нет!», при этом выразительно чиркая по нежной шейке ребром ладони и закатывая голубые, чисто сапфировые глазки), дама просила на горячее котлет, потом блинов со сметаной и еще чаю — покрепче, сладкого с лимоном, да непременно в подстаканнике. Вкусы ее знали в «Золоте атамана» получше, чем «Отче наш», однако каждый раз метрдотель, следуя правилам игры, выслушивал заказ лично, со вниманием неподдельным и истовым. А и впрямь было ему любопытно: вдруг да изменится заказ? Бывало, бывало и такое! Например, просила дама на сладкое киселя с молоком… Но это было единственное, что менялось. Прочее же оставалось прежним.
Так же, как и то, что происходило после ужина.
Пошевелив плечиками, которые до сей минуты были прикрыты кашемировой шалью (неужто еще не упоминалось, что при любом туалете, будь то вышитая стеклярусом туника из «Китмира», который держала великая княгиня Марья Павловна, или нежнейшее шифоновое струящееся платьице из «Ирфе», от самой Ирины Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон, или какое-нибудь геометрическое творение Поля Пуаре, а то и безделка «некой Шанель», дама наша всегда имела на открытых плечиках еще и шальку, расписанную капустными розами?), и обнажив их, дама шла танцевать с князем Б.-Б., который умел и в вальсе покружить, и в танго пройти на полусогнутых, по-змеиному вертя головой, и даже виртуозно швырял в стороны нижние конечности в зажигательном, модном-премодном чарльстоне, которым американка Джозефин Бэйкер, недавно гастролировавшая в Европе, «заразила» весь Старый Свет и который стал королем танцев.