Он пел о блаженстве безгрешных духов
Под кущами райских садов,
О Боге великом он пел, и хвала
Его непритворна была.
Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слез,
И звук его песни в душе молодой
Остался — без слов, но живой.
С тех пор, неизвестным желаньем полна,
Страдала, томилась она,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
Сашенька и Екатерина первые преклонялись перед талантом Мишеля и пророчили ему, что он станет выше всех его современников. С тех пор Екатерина много думала о нем и его грядущей славе. А он продолжал осыпать ее стихами и поводов к их написанию находил множество. Вот почудилось ему, что Екатерине по нраву лесть, а правды она не любит, — и он написал:
Зови надежду — сновиденьем,
Неправду — истиной зови,
Не верь хвалам и увереньям.
Лишь верь одной моей любви!
Такой любви нельзя не верить,
Мой взор не скроет ничего,
С тобою грех мне лицемерить,
Ты слишком ангел для того!
Рассказала ли Сашенька кузену о том, как за Екатериной ухаживал кавалергард Александр Пестель, — тотчас явились новые стихи с новыми упреками:
Взгляни, как мой спокоен взор,
Хотя звезда души моей
Померкнула с давнишних пор,
А с ней и думы лучших дней.
Чем ты украсишь жизнь мою,
Когда ты обратила в прах
Мои надежды в сем краю -
А может быть, и в небесах?!
У Екатерины были необыкновенные, роскошные черные волосы. Как-то раз она побилась об заклад с добродушным старым князем Лобановым, что у нее нет ни единого фальшивого волоска в прическе. Закладом был пуд конфет. И вот после ужина знакомые барышни растрепали и расплели Екатерине прическу, однако не обнаружили ни накладок, ни подкладок, ни шиньонов. Чудные волосы покрыли ее с головы до ног, точно черный плащ, и Мишель злобно проворчал:
— Какое кокетство!
Право, в каждом ее движении, поступке, каждом слове он видел только злонамеренность, во всем искал обиду. Даже ее красота казалась ему оскорбительным искушением, и это он тоже выразил в стихах, полных упреков. Правда, на другой день молил о прошении… разумеется, тоже в рифмованных строках. Каждая мелочь становилась творческим поводом, и, что греха таить, это льстило Екатерине.
В тот год в Москве свирепствовала холера, и Сушковы вознамерились уехать в Петербург. Каждый день Екатерине приносили новые и новые стихи Лермонтова, полные беспрестанных упреков в измене, предательстве, холодности, рассчитанном кокетстве. И в конце концов она поняла, что Лермонтову враз хочется попасть в трагические герои и в погубители сердец, вот он и выдумал себе жестокую страсть.
Когда Екатерина уже села в карету и дверцы захлопнулись, провожавшая подругу Сашенька бросила ей в окно вместе с цветами и конфетами исписанный клочок бумаги — это были прощальные стихи Лермонтова: