…Первого мужа ее арестовали в декабре пятьдесят второго года. Он был врачом. Васе минуло семь лет. Забирали мужа ночью. Она до сих пор помнит Васин отчаянный крик: «Папа, не уходи!.. Папа, убей их!..» Он цеплялся за отца, его невозможно было оторвать. Потом он долго не спал по ночам, вскакивал, звал отца. На улице волчонком смотрел на военных. Стал замкнутым, таким замкнутым, что никогда не могла она понять, что у него на душе, о чем он думает. Так и до сих пор все не может понять. А потом эти ужасные драки. Она не знает, как и почему они начались. И вот — колония. А после нее… Все хорошие вещи свои куда-то спустил. Говорит, пропил. Но она думает, что здесь другое. Что именно — не знает. Вася пьянством никогда не занимался. Здесь другое что-то… И какой-то камень у него на душе. Ласковым бывает только с Мишуткой, это его сводный братишка, — она кивнула на маленькую кровать у окна.
Виталий напряженно вслушивался в ее глуховатый голос, а взгляд его не мог оторваться от кружка света на столе, в котором лежали ее руки, натруженные, потрескавшиеся… И вдруг он увидел то, что, собственно, видел все время, но это проходило мимо сознания. На одном из сцепленных худых пальцев было надето кольцо.
— Простите, Вера Григорьевна. Откуда у вас это кольцо?
Она схватилась за кольцо так, словно он хотел отнять его.
— Это подарок первого мужа. Это память.
— А Вася знает, чье это кольцо?
Она подняла глаза на Виталия и тихо сказала:
— Однажды я ему про это сказала.
— Когда же?
…В тот вечер, года два назад, он пришел со двора неожиданно рано, возбужденный, испуганный даже. Пришел совсем неожиданно. И застал мать в слезах. Кольцо лежало перед ней на столе, она смотрела на него и плакала. Вспоминала годы жизни и человека, подарившего их ей. И Вася, ничего не поняв, но о чем-то догадавшись, вдруг глухо спросил: «Мама, откуда у тебя это кольцо?» А потом стиснул зубы и, ничего не сказав, убежал.
— А в чем же ваша вина перед Васей?
— Моя вина в моей слабости…
Женщина разомкнула пальцы, провела ладонями по лицу, словно стирая с него колебания и усталость, и вздохнула.
— Да, слабость, — повторила она. — А Вася сказал, когда вернулся, что я… предатель, — и горько усмехнулась.
…Виталий опомнился, когда был уже двенадцатый час. Он поднялся.
— Пойду, Вера Григорьевна. И поверьте мне, — он осторожно коснулся ее руки, — я ничего не употреблю во зло Васе. Ничего. И я… я теперь знаю, как с ним говорить.
— Я верю, — женщина грустно и чуть недоуменно улыбнулась. — Почему-то верю вам. Вы нам поможете.
В ту ночь Виталий долго не мог заснуть.