Надо было дать Лесли возможность остыть, прийти после потрясения в себя.«Пока она не желала его знать, каждый раз, когда он пытался завести с ней беседу, даже не смотрела на него, а отвечала жестко и кратко. В основном: „Нам не о чем разговаривать“.
Оливеру был понятен ее гнев. Но его убивала ее холодность, точнее откровенная враждебность, но он вновь и вновь к ней подходил, терпеливо ожидая своего часа.
Лесли любит меня и умеет прощать, твердил он себе в минуты отчаяния. Если бы не любила, если бы относилась ко мне несерьезно, то не смотрела бы на меня так ласково и с любовью, не старалась бы вникнуть в мои проблемы, не доверяла бы.
Я страшно виноват перед ней, я совершил чудовищный проступок, но людям свойственно ошибаться и на своих же оплошностях учиться, становиться благодаря им мудрее, лучше. У Лесли чуткое, доброе сердце. Однажды она поймет, что я раскаялся, что живу ею одной, что готов ради нее на любые подвиги. И тогда мы снова будем вместе, станем единым целым. Навсегда.
Мечты спасали его, удерживали на плаву. Если бы не вера в прощение и, разумеется, не сила характера, он наверняка сорвался бы — может, махнул бы рукой на учебу, запил бы. Лесли снилась ему каждую ночь, присутствовала во всем, что его окружало, была путеводной звездой и смыслом всей жизни. Он дышал ею и все отчаяннее надеялся, что они еще будут вместе. Через месяц, год, десять лет — срок не играл для него роли…
В конце октября сильно похолодало. Дождь лил не переставая, желтые листья с берез и с яблонь в саду городка наполовину облетели, пасторально-белые стены общежитий и учебных корпусов как будто подернулись серой пеленой. Только сосны оставались величественно-зелеными, как в самом начале осени, когда между Оливером и Лесли все только начиналось.
Но теперь по извилистым лесным тропинкам Оливер бродил один. Темнело уже рано, и, чтобы не ходить меж сосен в полном мраке, он отправлялся сюда сразу после занятий. Заставить отказаться от единственного оставшегося у него удовольствия его не могли ни дождь, ни ветер. Он шел по таинственному лесному царству и вспоминал о вечерах, проведенных здесь с Лесли, воспроизводил в памяти каждое ее слово, жест, взгляд, вздох.
Как-то раз накануне Дня благодарения он зашел на почту и заглянул в свой ящик, о котором в последние месяцы почти забыл, — просто так, из желания убить время. Точнее, если говорить предельно честно, в его сердце теплилась слабая надежда: а вдруг перед праздником?..
Лесли ему не писала даже в их лучшие времена, без устали засыпала идиотскими посланиями лишь Энн Верлен. Чуда не свершилось — все осталось по-прежнему. В ящике он обнаружил лишь дюжину разноцветных конвертов, подписанных аристократически ровным почерком Энн.