Я взял ее за руку.
— Успокойся!
— Эван!
Я поцеловал ее в губы.
— Как бы я хотела сейчас оказаться в горах Македонии, — прошептала Джулия, — мы бы жили в маленькой хижине вдали от всего мира, ели бы барашка на вертеле, пили бы…что они там пьют? Я бы хотела…
— Не говори больше ни слова!
— Я бы хотела стать на десять лет моложе, ведь девчонкам проще пережить такие перемены в образе жизни. Я бы хотела быть более или менее эмансипированной…
— Помолчи!
— Хорошо.
Спальня у Джулии была крохотная и темная, а кровать — узкая. Мы целовались скорее нежно, чем страстно. Я ощущал тепло ее тела сквозь плотную ткань балахона. Стоило мне попытаться развязать пояс, как она вся напряглась.
— О черт, — простонала она, — только не смотри на меня!
— Что такое?
— Ну… — замялась она. — Это так неромантично! Если ты засмеешься, я не стану тебя осуждать, но никогда не прощу!
И она отчаянным рывком распахнула балахон. На ней было надето красное фланелевое боди вроде закрытого купальника. Я не засмеялся, а только спросил, имеется ли у ее бронетанкового белья нижний люк.
— Да пошел ты!
Но я заверил Джулию, что она в любом наряде выглядит просто сногсшибательно. Она выразила сожаление, что я вынужден лицезреть ее в таком виде, и добавила, что не может позволить мне смотреть, как она обнажается. Я отвернулся и стал стаскивать с себя одежду. К тому моменту, как я расстался со вторым носком, она уже лежала в кровати под Эверестом одеял и пледов. Я прыгнул к ней, и наши тела приникли друг к другу, ища тепла и любви.
Я крепко сжал ее в своих объятьях. Ее губы прижались к моему горлу, а мои пальцы ласкали шелковистую кожу на ее спине и ягодицах. В тот миг это и было самое главное — тепло и близость наших тел, а сумеем ли мы сполна вкусить плодов утренней услады, казалось не столь уж и важным, потому что в этой усладе ведь не было острой необходимости. Да это и не имело особого значения.
— Я не смогу родить тебе английскую малютку, — прошептала Джулия. — Я принимаю пилюли…
— Отлично!
— Разве ты не хочешь иметь потомства в Англии?
— Ты очень много разговариваешь…
— Заставь меня умолкнуть поцелуем!
Мы ласкались неторопливо и задумчиво, без особой любви и с еще меньшей страстью, даря друг другу тепло и нежность. Наши поцелуи были то долгие, то мимолетные, мы перешептывались, меля какой-то вздор, и проникали в укромные тайники плоти.
Мир вокруг нас рушился и летел в тартары. Кошмар Олд-Комптон-стрит, привязанный к креслу мужчина с холодными стеклянными глазами, жгут на его указательном пальце и глухой свист тесака, кромсающего его кожу, кости и мясо, и нож с длинным узким лезвием, и его побелевшее от ужаса лицо, и это лезвие, вонзающееся в его сердце и выпрыгивающее из раны, и снова вонзающееся в грудь и снова выскакивающее наружу… Все эти жуткие картины постепенно растаяли, как иссякло бремя времени и пространства.