— Капитан де Монсальви? — проговорил он наконец после короткого молчания. — А разве вы не знаете?
Она повернулась к нему, пристально, с внезапной тоской посмотрела в его лицо, и у нее вдруг сразу пересохло горло.
— Знать — что? Разве с ним что-то случилось? Он не Умер? Нет, мадам, избави Бог, даже не ранен, но…
Вздох облегчения вырвался из груди молодой женщины За одну секунду она успела подумать о худшем: о вражеской стреле, о страшном ударе цепи или топора, раздробившем каску, о коварном яде Гонне, прибывшем раньше, чем они ожидали… Она почувствовала, как вся кровь внезапно прилила к сердцу. Но Сен-Симон уже спешил исправить свою оплошность:
— Как вы побледнели! Неужели я вас так напугал? Тогда, ради Бога, мадам, умоляю, простите меня, но я совершенно искренне думал, что вы знаете…
— Но ведь я ничего не знаю, мессир, совсем ничего! Я только что прибыла из Оверни! Так что расскажите мне…
Внезапный гул колоколов монастыря, игравших отходную, оборвал ее на полуслове. Колокола били так близко и производили столько шума, что на минуту все оглохли. В то же мгновение двери со скрежетом открылись, показывая внутренний двор и настоящее море свечей, которые несли монахи со спущенными капюшонами; скорбные, как кающиеся грешники.
Процессия приблизилась, пройдя серый каменный свод, и мощные «De Profundis»12 взорвался над черными грубыми подпоясанными веревками рясами. За монахами следовало знамя: центурион с поднятыми к небу глазами отрезал половину своего плаща для нищего в лохмотьях, но на редкость цветущим лицом. Картину, вышитую на шелке, сопровождала когорта мальчиков из хора в белых стихарях, чьи голоса сопрано забавно контрастировали с глубокими басами монахов. Далее следовал крест, высокий и тяжелый крест из бронзы, который монах с большим трудом поддерживал обеими руками.
Непосредственно за ними шел епископ Парижа Жан Шателье, почтенный старец с длинными белыми волосами худыми руками, которого недавние лишения ослабили як сильно, что его тяжелая мантия, казалось, давила на, хрупкие плечи. Его незаметно поддерживал приор Сен — Мартена, такой же худой, но более молодой, а далее за ними следовало все духовенство в траурном с серебром облачении.
Все это представляло собой красочную и пышную картину, несмотря на следы страдания, запечатленного на всех лицах. Но Катрин всем этим не интересовалась. Поднявшись на носки, она пыталась отыскать глазами коннетабля и его капитанов в надежде увидеть своего мужа и по его лицу догадаться, что с ним могло произойти.
Но кортеж победителей еще не вышел из старой церкви. Появился прево Парижа, мессир Филипп де Тернан, которого она узнала с первого взгляда. Высокомерный, безразличный, со взглядом, витающим поверх голов презренной толпы и теряющимся на горизонте, интересном ему одному, он нес герб Филиппа Бургундского рядом с гербом столицы.