Правда, на вечере по случаю большого праздника осени и крещения Изабеллы Арно пообещал своей жене, что они никогда больше не расстанутся и что она сможет следовать за ним, когда он снова отправится на войну. Но Катрин простудилась и была совершенно разбита. Конечно, не было сомнения, что она не выдержит длинные конные переезды в это суровое время года. И госпоже де Монсальви вдруг показалось, что ее сеньор был как-то странно удовлетворен, что ее болезнь освобождает его от обещания, которое он дал с ребяческой опрометчивостью.
— В любом случае ты не смогла бы следовать за мной, — говорил он ей в утешение, когда она глазами, полными слез, следила, как ее муж примеряет доспехи. — Будут суровые бои. Англичанин цепляется за французскую землю, как раненый кабан за свое логово. А дети, все наши люди… Они нуждаются в своей госпоже, моя милая.
— Не нуждаются ли они также в своем сеньоре? Его им так долго не хватало.
С сурового и красивого лица Арно де Монсальви исчезло выражение добродушной радости. Складка недовольства сомкнула его черные брови.
— Они бы нуждались во мне, если бы им угрожала какая-нибудь серьезная опасность. Но, благодарение Богу, больше нет врагов, способных нам угрожать в наших горах. В Оверни уже давно нет английских крепостей, а те, чьи симпатии из-за дружбы с Бургундией могли бы быть на стороне англичан, не осмелятся более обнаружить себя. Что касается наемников, их время прошло. Нет больше Эмерико Марше, угрожавшего нашим землям и кошелькам. А король должен вернуть себе землю, данную ему Богом. Он не сможет называться королем Франции, пока Париж будет в руках англичан. Я должен идти туда. Но сражения кончатся, я позову тебя, когда мы будем праздновать победу. А до этого, повторяю, тебе не грозит никакая опасность, мое сердце. Однако я оставляю тебе Жосса и самых закаленных моих солдат…
Самых закаленных, да, пожалуй, но главным образом самых старых. Тех, кто больше любил греть свои ревматические суставы в караульной комнате, попивая теплое вино, чем сырыми ночами неусыпно стоять на страже на крепостной стене. Самому молодому, их начальнику Николя Барралю, было уже около сорока, а это был возраст очень зрелый в ту пору, когда долгожители были большой редкостью. Правда, был еще один сеньор на этой земле, Бернар де Кальмон д'О и его тридцать монахов; и Арно прекрасно знал, что это были за люди.
Итак, он покинул Монсальви заиндевелым утром, гордо восседая на своем боевом вороном коне, и злой ветер плоскогорья развевал его знамя. Мрачное, черное с серебром, оно составляло резкий контраст с яркими, весело раскрашенными флажками, развевавшимися на копьях его рыцарей.