Это могло показаться смешным, но, когда она снова увидела Париж, она вспомнила стихи Эсташа Дешана, которые Ракушечник так весело и так гордо бросил освещенной солнцем и колеблемой легким бризом реке:
Сей град всех превзошел красой своею,
На многоводной Сене заложен,
В нем вольно мудрецу и грамотею,
Лесов, лугов, садов исполнен он.
Нет града, чтоб, как он, вас брал в полон
Изяществом угара —
Всех чужестранцев опьяняет чара,
Красой и живостью пленяют лица.
Как отказаться от такого дара?
Ничто, ничто с Парижем не сравнится.
Вздох Беранже вернул Катрин к действительности, и она заметила, что размышляет вслух. Юноша шептал:
— Эти поэты всегда видят жизнь в ярких красках, и им совершенно нельзя доверять! Этот город такой грустный…
Это было действительно так, и Катрин призналась себе что не узнает своего родного города. Но она была во власти светлого воспоминания, ведь в глазах ребенка света и нежности еще больше, чем в глазах поэтов.
Увы! Город, увиденный ею, совсем не был похож на тот, который она сохранила в памяти, не соответствовал поэтическому описанию.
Конечно, туманная и серая погода во многом способствовала этому удручающему впечатлению. Туман смягчал резкие контуры и затушевывал действительность. А действительность была не очень приглядной: высокие стены эпохи Капетингов то здесь, то там зияли опасными трещинами, виднелись завалы, которые никто, по-видимому, не собирался чинить и расчищать.
На левом берегу Сены ворота Сен-Мишель были в таком плачевном состоянии, что их просто заткнули плитами, загородили брусьями и забили большими досками. Что же касается башни, на которой впервые за последние тринадцать лет развевалось королевское знамя с лилиями, то у нее не хватало нескольких зубцов. За крепостной стеной со многих крыш был сорван шифер, и они сиротливо демонстрировали только остов внутренних перекрытий.
Со вздохом сожаления Катрин покинула свой наблюдательный пост и направила лошадь к воротам Сен-Жак, к счастью, открытым в этот час и охраняемым лучниками.
В этот момент в город входила процессия оборванных нищих, направляясь к большому монастырю, у ворот которого показался монах с корзиной, полной круглых бухан хлеба. Подойдя
к нищим, Катрин увидела, что эти люди имели ничего общего с теми нищими, которых она знала при дворе короля Тюна. Это были в большинстве своем женщины, дети, а также старые семейные пары, которые шли, поддерживая друг друга, и на чьих лицах, почти не имевших возраста, отпечаталась глубокая нищета.
— Колокол начал звонить. Звон его послужил сигналом для других колоколов Парижа, с