Бороться было бесполезно: она не могла пошевелиться, как будто силы у нее было не больше, чем у котенка. Охваченная нарастающей паникой, она отчаянно пыталась уклониться от его губ, но он быстро справился с мятежом, прижав ее голову к себе. Он провел языком по ее нижней губе от уголка до уголка, и сделал это с таким искусством, что она задохнулась. Ее губы дрогнули, и он силой проложил себе путь между ними.
Лиллиана не могла вздохнуть. Она не могла ни о чем думать не могла заставить свое окаменевшее тело повиноваться ей. Его горячий язык прорывался в ее рот так властно и решительно, что ею овладели смятение и слабость. Она почувствовала, что его рука у нее на спине немного сдвинулась, еще секунда — и он крепко прижал ее к своему могучему торсу. Ее тело, казалось, уже не существовало само по себе и служило лишь продолжением его тела, но так же и ее воля становилась лишь продолжением его воли.
Однако Лиллиана была не из тех, кто легко сдается. В бессильной ярости она колотила его по плечам, пытаясь противостоять его превосходящей силе. Она брыкалась, стараясь попасть ногами по его голеням, но он просто перехватил ее пониже спины и поднял над полом. И все это время он не отрывался от ее губ.
Лиллиана была беспомощна против этой неистовой атаки, а ее борьба — безуспешна, и, по правде говоря, когда ее тело было так крепко прижато к его литым мускулам, думать оказалось почти невозможно. Ее разум громко протестовал против такого бесцеремонного обращения, но где-то внутри нее зарождалась странная теплота, которая, медленно растекаясь по телу, лишала ее всякой способности к сопротивлению, пока Лиллиана не ощутила с ужасом, что она податлива в его руках и открыта его поцелую.
И держал он ее теперь по-другому, не так, как за минуту перед тем. Его руки стали ласковыми; он поглаживал ее по спине, хотя все еще не позволял ей отдалиться. Его губы стали менее требовательными и более источающими соблазн, которому трудно было противостоять. Она не замечала, как крепко вцепились ее пальцы в гладкую ткань его туники и как покорны его губам ее губы.
Но когда ее язык потянулся навстречу его языку, она полностью осознала, каким острым наслаждением наполнено сейчас все ее существо. Она чувствовала себя так, как будто в ее прежней холодной форме пламенеет расплавленное новое «я». Это было страшно — до такой степени утратить власть над собой. Это было страшно — но восхитительно. И если бы это еще продолжалось…
— Где теперь твои протесты? — прошептал Корбетт, осторожно коснувшись губами ее уха.