Девушка немного постояла в нерешительности, потом очень быстро, постоянно оглядываясь на закрытую дверь, стянула свадебное платье, надела сорочку и распустила волосы. Легла на кровать, ощутив непривычную нежность свежего тонкого белья. Тина лежала среди роскошной обстановки и чувствовала, как тело начинает бить дрожь. Из открытого окна тянуло ночной прохладой, но не это было причиной внезапного озноба, охватившего девушку, а страх. Тина буквально стыла от ужаса перед тем, что должно было произойти с нею этой ночью. Она вспомнила, как Дарлин говорила перед свадьбой, когда еще не поздно было повернуть вспять: «Не знаю, думала ли ты о том, что супружество включает в себя не только жизнь под одной крышей, но нечто куда более интимное — общую постель. Готова ли ты к этому? Ведь именно такими моментами проверяется истинность чувств!»
Нет, она совершенно не была готова. Мать своим чутким сердцем все предугадала. Мать, которая переживала за дочь больше, чем за самое себя, жила ее жизнью столь же полно, как и своей, недаром часто повторяла как заклинание: «Твоя радость — моя радость, твое горе — мое горе!»
Но теперь было поздно возвращаться назад.
Роберт О'Рейли вошел, сосредоточенный и серьезный. Бросив взгляд на сжавшуюся под простынями, неподвижную от боязни Тину, неторопливо снял пиджак, расстегнул и скинул жилет, развязал галстук (глаза испуганной девушки двигались, сопровождая его движения), потом присел на кровать.
— Тина! — Он взял ее холодную и влажную руку в свою; другой же девушка поспешно натянула на себя простыню до самого подбородка. — Теперь ты моя жена, Тина, ты понимаешь это?
Она кивнула, облизнув сухие губы, а сама подумала: «Я — жена этого человека? Миссис О'Рейли? Не может быть!» Это казалось пугающим, странным, нелепым: ведь он на столько старше, и она… совсем не любит его!
Роберт обнял девушку и поцеловал, чувствуя при этом, как она дрожит. Он ощутил сопротивление ее напряженного тела: она боялась и не желала его прикосновений. Он выпустил Тину из объятий и подошел к окну. Занавески колыхались от ветра, и Роберт видел ночной пейзаж: черно-синюю поверхность океана с серебристыми корабликами ряби, огромную желтую луну, темные, устремленные ввысь силуэты пирамидальных тополей…
И помимо желания вставали перед мысленным взором давние картины. Роберт вспомнил другую женщину, в глазах которой он видел не страх, а безмерную жажду его объятий, хотя для нее все тоже было впервые. Она совсем не походила на Тину. У нее были темные глаза и золотисто-коричневая кожа, потому что мать этой женщины была родом с Филиппин, из племени тагалов. Его возлюбленная лежала на своих длинных волосах, как на черном шелковом покрывале, раскинув тонкие руки. Она ждала, манила и все же казалась невинной, чистой, как летний дождь. Эта женщина была совершенным созданием, такие долго не живут; и верно — она умерла двадцать лет назад. Роберт не хотел сейчас думать о ней, но память сердца сильнее воли разума — он не мог забыть, что только ее он любил той забирающей всю душу пылкой и нежной любовью, что дарят человеку небеса лишь раз в жизни. Он имел слишком многое: успех, богатство, здоровье, любовь… Всевышний, наверное, решил, что это несправедливо — один не может владеть всем. Роберт часто думал: пусть бы Бог отнял что угодно, но только не это — самое дорогое, что составляло единственный настоящий смысл его жизни. Она, эта женщина, обладала неким колдовским притяжением, не ослабевшим даже после ее смерти. Потом он не раз пускался во все тяжкие, знал многих женщин, и белых, и черных, но ни с одной не чувствовал того незабываемого полета души, той одухотворенности, возвышенного наслаждения в слиянии душ и тел, как с нею — несравненной, той, что улыбалась ему через годы, преодолевая даже самое страшное — небытие. После ее смерти мир словно перевернулся, осталась лишь тень жизни, и все, что он ни делал, потеряло прежний смысл. Он все утратил, она все унесла с собой… Почти все.