И потянулись сплошной лентой медленные годы, теперь все они казались окрашенными в черный цвет. За восемь лет случалось всякое; безразличие ко всему, подавленность, бешенство, ненависть, отчаяние и жалость к себе, желание сокрушить все, что удерживало в неволе, но притом не злоба, а просто какое-то дикое нетерпение, — все эти сменяющие друг друга состояния попеременно превращали его в нескольких совершенно различных людей. Сам не замечая, он становился все менее похожим даже на того Джека, какого помнила Агнесса уже после событий на прииске. Он не имел никаких стойких убеждений, твердых моральных принципов, ничего такого, что помогло бы ему выстоять; постепенно уходили в тьму прошедших лет воспоминания о случившемся на прииске, он не помнил своих жертв, он сам сделался жертвой. Чьей? Да не все ли было равно! Быть может, он легче, чем некоторые, переносил голод и холод, поскольку постоянно испытывал их в детстве, но в остальном ему доставалось не меньше, чем другим, тем более что Джек отнюдь не слыл покорным. Бывали моменты, когда все его существо молило только об одном: о смерти как избавлении от мук, хотя он стал менее восприимчивым к боли — и к своей, и к чужой.
Он потерял счет времени; но иногда (хотя в последние годы все реже) ему снилась Калифорния, снились ее просторы, тепло, океан, и он уже не верил, что когда-то все это видел наяву.
Джек не помышлял о побеге; слишком несбыточными казались такие мечты. Впрочем, однажды один из заключенных, с которым Джек порою перебрасывался парой фраз, в порыве откровенности рассказал ему о продуманном до мелочей маршруте. Секретов в том не было никаких, кроме разве что одной особенности: путь шел на север; и Джек отметил про себя, что маршрут этот очень ему подходит. А потом вдруг — невероятная возможность вырваться на волю! Вернуться в потерянную жизнь! Пусть это был риск, но лучше смерть, чем вечная неволя!
Мысли о смерти давно уже не пугали его; скорее, утешали, и часто Джек почти с радостной уверенностью думал о том, что больше шести — семи лет ему тут не протянуть: с каждым днем сил оставалось все меньше, здоровье его было давно и основательно подорвано. Здесь все уходило на то, чтобы выжить, но зачем? Ради жизни вне жизни, без жизни? Все напрасно… Джека никто и никогда не учил верить в Бога, сам он до этого не дошел, а потому никакого наказания за пределами жизни не пугался; некоторые из находившихся рядом пытались рассуждать о муках ада, он их не понимал: разве мало нынешних страданий? Что может быть хуже?
Но сейчас он уже не желал смерти, он не хотел ни в рай, ни в ад, ни в пустоту небытия. Он хотел жить.