Можно, конечно, обвинять во всем местные власти и Ротари-клуб. Но стоит ли? По-моему, причина проста — мы просто стали представителями респектабельного среднего класса.
Однако один живой анахронизм безвозвратно ушедшей эпохи у нас остался: Бубба Рок. Да-да, мальчик, который за доллар был готов проглотить лампочку, за два — снять тебе прачку-китаянку, а швырнуть кошку под колеса проезжающего автомобиля и вовсе за так. Бубба Рок сумел приспособиться к нынешним временам. Подозреваю, что кто-то из преступного мира Нового Орлеана, к чьей помощи ему, безусловно, приходится обращаться, когда он обделывает свои темные делишки, порой сильно портит ему жизнь, а то и откровенно вставляет палки в колеса, но тем не менее этот человек ухватился за торговлю наркотиками и девочками так же крепко, как дворняга впивается зубами в баранью котлету.
Однако он ли подослал ко мне наемных убийц? Сдается мне, что придется изрядно попотеть, прежде чем я докопаюсь до истины. Бубба не из тех, кто оставляет следы.
* * *
В тот день меня приняли на работу в участок. Мне выдали удостоверение с фотографией и золотую звезду в футляре мягкой кожи, а также кипу машинописных листов: налоговые и прочие льготы, полагающиеся мне на моей новой должности, — их я выбросил не читая. Также мне полагался револьвер тридцать восьмого калибра с потертым вороненым стволом и тремя зарубками на рукоятке. В восемь часов утра следующего дня я должен был явиться на работу.
Я забрал Алафэр у сестры, и мы отправились в парк кататься на качелях и есть мороженое. Когда личико ее не было омрачено страшными воспоминаниями, а в глазах не стоял немой вопрос, Алафэр была прелестной малюткой, щечки ее раскраснелись от восторга, она с радостным визгом проносилась мимо меня в тени деревьев и вновь возвращалась, болтая в воздухе загорелыми ногами.
Вернувшись домой, мы поужинали бутербродами с сомятиной, затем я съездил к одной пожилой мулатке, которую знал с детства, и нанял ее присматривать за девочкой; потом собрал чемодан.
На следующее утро я поднялся очень рано, струи дождя шуршали в листве деревьев и гулко стучали по крыше. Алафэр и няня еще спали. Я закрыл дверь нашей с Энни спальни на засов, закрыл окна, задернул занавески и навесил на дверь тяжелый замок.
Спросите, зачем?
Не знаю. Может, оттого, что смывать кровь тех, кого мы любим, — святотатство, а может, все эти могильные плиты — лишь рудименты примитивного сознания; так первобытные люди верили, что, закопав мертвых в землю, смогут забыть их. У меня мелькнула мысль, что, наверное, лучшим памятником всем погибшим насильственной смертью станут воспоминания об их мучениях.