Когда Михаил Афанасьевич читал вслух „Антонов огонь", мне вспомнился один давнишний наш с ним разговор.
Деревня еще бурлила. Крестьяне то подожгут помещичью усадьбу, то учинят расправу над самим помещиком.
Булгаков шутит:
— Ликуйте и радуйтесь! Это же ваш народ-богоносец! Это же ваши Платоны Каратаевы!
— Бывают фактики и обратного порядка, — перебил я как-то Булгакова и рассказал действительное происшествие, о котором целый год толковали в нашем уезде.
А получилось так. Один наш кулак-отрубщик собственноручно спалил свой хутор, зарезал пять племенных баранов и, пьяный, пришел с косой на конюшню резать сухожилия жеребцам-производителям. Тут голубчика и сцапали его же бывшие конюхи.
— Позвольте! Это же очень интересно! — оживился вдруг Михаил Афанасьевич, выслушав рассказ. — Так сам и спалил? Ей-Богу? Это же надо обмозговать!
Почти уверен, что князь-поджигатель как литературный образ впервые возник перед Булгаковым в эту именно минуту» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С. 140-141).
Многие исследователи связывают замысел сочинения с личностью князя Ф. Юсупова и с его имением Архангельское под Москвой. Некоторые приметы этой усадьбы и дворца действительно можно найти в рассказе.
Можно было бы привести и другие интересные свидетельства, связанные с созданием рассказа «Ханский огонь». Но необходимо отметить и другое обстоятельство: все эти внешние факты интересовали Булгакова не только с точки зрения формы произведения, но прежде всего для решения глубокой содержательной проблемы: возможно ли возвращение в Россию владельцев собственности? Иными словами: возможна ли реставрация прежней власти? И в связи с этим писатель, очевидно, с огромным интересом прочитал следующий отрывок из книги И. М. Василевского (He-Буквы) «Белые мемуары» (Пг.; М., 1923. С. 9): «Все газеты обошло опубликованное Л. Сосновским письмо, с каким этот князь (речь идет о князе Голицыне. — В. Л.) обратился к мужикам, живущим в его бывшем имении в Калужской губернии: „Грабьте, подлецы, все мое добро, грабьте. Только липовой аллеи не трогайте, которая моими предками посажена. На этих липах я вас, мерзавцев, вешать буду, когда вскоре в Россию вернусь"».
Видимо, для Булгакова в те «колеблющиеся» годы вопрос о ближайшем будущем России еще был открытым.