А потом мы мумми-бластер и браслеты замуровали в подставку, прямо под лапами Шидлы. И тонкими цепочками привязали к лапе. Представляете: Шидла оживает, слезает со своей подставки, а у него на лапах болтаются наши браслеты и оружие. Папа все настаивал, что нужно ему еще письмо оставить: мол, «Живите дружно, не воюйте, с людьми дружите…» Но мы его переспорили. Потому что были в будущем, и знаем: они там серьезно ссориться не умеют. Если самая страшная их диверсия — взрыв цистерны с валерьянкой, а любого убитого можно с помощью браслета оживить… Ну какие тут могут быть войны?! К тому же и Шидла теперь к людям по-другому относится, а он у них — авторитет.
Стас долго грустил по Кубатаю. Последнюю память — фотографию — и ту египтяне отобрали. Порой проснусь ночью, а Стас во сне ворочается и бормочет: «Кубатай, можно мне с тобой в разведку?» И семечки полюбил щелкать. Я над ним не смеюсь — это еще не самая опасная привычка, которую он мог у генерал-сержанта перенять.
А я вот стал языки разные изучать. Помимо русского, древнеегипетского и всеземного-венерианского, которыми владею свободно, могу со словарем читать по-английски, и торговаться на базаре по-узбекски. Это меня мама научила. Я специально на базары хожу, тренируюсь. Думаю начать изучать голландский — вдруг и в самом деле в Антверпен поедем? Тяжело, конечно. Как Смолянин говорил: труд, труд и труд.
Правда, он еще уши себе расширил, а наша медицина до этого пока не дошла. Я знаю, я узнавал.
С мамой нам теперь куда легче общаться. Вот заставляет она нас со Стасом вечером ноги мыть, а я на нее посмотрю и говорю:
— Лина, ты пользуешься тем, что взрослая, и тиранишь нас!
Мама сразу теряется, гладит нас по голове и отпускает спать с немытыми ногами. Класс!
Вот вроде и все. А! Котенка безымянного мы назвали Шидлой! Он уже подрос, стал умным, и носить имя Валька отказывается наотрез. А когда совсем взрослым станет, мы его перекисью обесцветим. Чтобы совсем на сфинкса стал похож.
Вот. Теперь все.