– Господи, как вы похожи…
– Входите, пожалуйста. – Она не хотела бы сейчас услышать из его уст свою фамилию. Она только что с трудом подавила желание радостно окликнуть его по имени. Ей так хотелось обнять его и поведать, что она готовит самый сенсационный материал в своей жизни.
Правда, затеяла она это в одиночку. А рассказать Вэну – значит, и его поставить под угрозу. И хотя иметь союзника было так заманчиво, она не могла себе позволить такой роскоши. К тому же она не собиралась ставить под угрозу успех всего предприятия. Как хранитель секретов, Вэн был не слишком надежен.
Она посторонилась, давая ему пройти. Казалось бы, он должен был сейчас осматривать незнакомый интерьер, готовясь к съемке, но он опять уставился на нее. Он был так смущен, что Эйвери стало его жаль.
– Вы?.. Ой, прошу прощения. – Он смущенно вытер ладони о штаны, после чего протянул ей правую руку. Она быстро пожала ее. – Вэн Лавджой.
– А я – Кэрол Ратледж.
– Да, я знаю. Я был возле клиники, когда вас выписывали. Я работаю на студии «Кей-Текс».
– Вот как.
Он пытался завязать обычную для таких случаев беседу, а сам не спускал с нее глаз. Было настоящей мукой стоять так близко к старому другу и не иметь возможности вести себя соответственно. У нее был к нему миллион вопросов, но пришлось ограничиться одним, который более всего приличествовал Кэрол Ратледж в данной ситуации.
– Если вы приехали от телекомпании, то почему не согласовали это с менеджером предвыборной кампании моего мужа – мистером Пэскелом?
– Он знает о моем приезде. Меня направила дирекция.
– Дирекция?
– На той неделе в среду мне предстоит снимать здесь сюжет для студии коммерческого телевидения. Вот, приехал осмотреться. Вас разве не предупредили?
– Я…
– Кэрол?
В дверях появился Нельсон, он смерил Вэна неодобрительным взглядом. Нельсон навсегда сохранил военную выправку и подтянутость. Его одежда неизменно была безукоризненно отутюжена, седая голова причесана волосок к волоску.
Вэн был полной его противоположностью. На нем была застиранная майка с эмблемой ресторана «Кахун», где подают устрицы в раковинах. На груди красовалась весьма двусмысленная надпись: «Открой, соси и ешь меня живьем». Джинсы его были не просто по моде потертыми, а выношенными до дыр, рваные кроссовки не имели шнурков. Эйвери предположила, что и носков на нем, по обыкновению, нет.
Он выглядел нездоровым и недокормленным, почти на грани истощения. Из-под футболки выпирали острые ключицы. Если бы он выпрямился, то можно было бы пересчитать все его ребра до единого. Но он стоял, как обычно ссутулив плечи над впалой грудью.