— Ты же знаешь: Горации не лезут в вашу борьбу с Корнелиями. Мы всегда соблюдаем нейтралитет. Одно могу сказать: не думаю, что наварх станет отдавать приказы официально.
— Где он сейчас?
— В своей каюте.
— А Марк?
— Здесь, в госпитале. Ему вот-вот снимут ошейник.
— Послушай, Гораций… — Флакк понизил голос. Доверительный тон у него, правда, не получился. У него никогда не получался доверительный тон. — Этот парнишка — моя последняя надежда. Только он может узнать, что произошло на Психее, кто убил Эмми. Я два года потратил, чтобы достать этого парня. И теперь ты отдашь его Корнелию?
Гораций явно нервничал.
— В конце концов, его мать была твоей сестрой, — напомнил Флакк. — Хотя ее и лишили ноши патрициев. Он — твой племянник!
— Лишь по крови. Его память — только память Корвинов.
— Ты что, отдашь его наварху? — взъярился Флакк.
— Многие считают, что род Валериев Корвинов должен прекратиться. Никто не имеет права знать столько, сколько знают они. Это слишком опасно. Для Лация.
Флакк оперся о край кровати и спустил ноги на пол.
— Все патриции накопили слишком много тайн, — прошипел трибун.
— Только не ты, Флакк. Твои тайны известны всем. Извини. — Гораций вышел.
Дверь бокса закрылась. Будто и не было никакой двери — пузырь бокса теперь выглядел монолитом. Флакк вскочил и, волоча еще не зажившую ногу, ударил кулаком в матовую стену.
— Выпустите меня отсюда! — заорал трибун. — Немедленно. Кто-нибудь! Сейчас же! Вы слышите меня! Я знаю, что слышите.
Ему никто не ответил. Он схватил комбраслет.
— Связь отключена, — раздался искусственный голос чипа.
Трибун вернулся и упал на кровать. Выходило, что он сам привез мальчишку на расправу.
* * *
Четыре часа ожидания. Они растянулись на целую вечность. О чем думал Марк? В принципе, ни о чем. Лишь гадал, какая наступит жизнь, когда с него снимут ошейник и он фактически родится на свет заново. Но пользы от этих догадок не было никакой. Раб просто не мог знать, не мог представить… то, что наступит, было невообразимо…
Правда, до пяти лет Марк был свободным, но от тех лет остались лишь какие-то обрывки.
Пока все его ощущения — растерянность и ожидание. Страстное ожидание. Он вдруг сообразил, что, живя в усадьбе Фейра, никогда подобного не испытывал. Там все было заранее определено, так что испытывать растерянность невольник не мог, а страстно желать… чего может страстно желать раб, если свобода для него недостижима? Ах да, он желал смерти барона. Но разве это желание? Так, ругательство, поговорка, способ притупить обиду и злость.
Свобода… вот она… сейчас…