Гуркасы магараджи с наслаждением глядели на эти два орудия убийства — на обезьяну и на тигра, готовых броситься в бой по первому знаку своего хозяина. Но вот к французу подошел юный индус лет двенадцати, держа в одной руке синий цветок лотоса, а в другой — круглый пшеничный хлеб, и подал оба эти символа чужеземцу. Тогда индусы сразу почувствовали к французу большую симпатию.
Фрикэ до смерти хотелось есть. С наслаждением понюхав цветок, он жадно поглядел на хлебец. Цветок он вдел в петлицу, а хлеб совсем было собрался есть, невзирая на присутствие многочисленной публики, как вдруг из рядов батальона вышел командир, высокий, стройный, мускулистый мужчина, вложил в ножны саблю и, протянув руки, приблизился к Фрикэ, взглядом и жестом умоляя возвратить ему обе вещи.
Фрикэ удивился, но, разумеется, исполнил желание командира сипаев, заметив при этом:
— Извольте, если вам так хочется. Очень рад доставить вам удовольствие. Я в восторге от приема, который вы мне оказали. Там, у ворот, меня хотели алебардой… или чем-то в этом роде… Конечно, то были не вы, а желтолицые малайцы. Ну, да и им хорошо от меня досталось. Будут помнить… А здесь мне подносят хлеб и цветы. Приятный символ. Очень приятный. Жаль, что это только символ, а мне очень хочется есть. Страсть как хочется… Ну, что-нибудь дадут потом. Небось и ты проголодался, «дедушка», а? И ты, Мео?
Тем временем цветок лотоса и хлеб быстро переходили из рук в руки. Когда последний солдат дотронулся до таинственных знаков, офицер скомандовал по-английски: «На плечо! .. Справа, слева заходи! », и Фрикэ вместе со свитою окружила двойная шеренга солдат. Забил барабан, зазвенела туземная труба, и странный кортеж тихо двинулся по улице.
«Дедушка» и Мео шли довольно спокойно, несмотря на воинственный шум кругом них. «Дедушка» тяжело выступал своей вихляющей походкой, изумленно поглядывая по сторонам и по временам громко фукая то на барабан, то на трубу. Фрикэ всякий раз успокаивал его взглядом. Мео вел себя, на удивление, еще лучше. Размахивая пестрым хвостом и поводя ушами в такт мерному военному шагу солдат, он шел как ни в чем не бывало.
Все шло как нельзя лучше, и Фрикэ радовался благоприятному повороту дела, как вдруг обстоятельства переменились. Отряд проходил малайским кварталом, направляясь к дворцу.
Парижанин, не зная, что лотос и хлеб означали близкое восстание, думал, в простоте души, что его ведет в полковые казармы. Все его мысли сводились лишь к тому, чтобы отведать хотя бы солдатского пайка. Сипаи приняли его с почетом, и это его нисколько не удивляло. «Быть может, они догадались, что я путешественник, — думал он, — много видел и могу кое-что порассказать». Ему не пришло в голову, что здесь кроется недоразумение, ошибка.