Вопреки обыкновению, Фрикэ оставался задумчивым, разрезая на куски мясо двуутробки.
— Что же ты молчишь? — приставал к нему моряк.
— Я думаю. Сейчас мы подкрепимся, а что дальше? Положение наше не изменилось, и я не думаю, что наши неизвестные друзья будут в состоянии продолжать поставку.
— Так-то так, но что же делать? .. А кстати, как ты думаешь, кому мы обязаны этим угощением?
— Взгляни на стрелу. Ты видел, чтобы папуасы употребляли стрелы с костяным острием и с желтыми перьями на конце?
— Нет, такие стрелы у людоедов, которым мы недавно оказали услугу.
— Людоеды-кароны, не так ли? Я тоже так думаю, я узнаю их стрелы.
— Так, так. Бедные! На них здесь смотрят, как у нас в Бретани на волков, а у некоторых из них, оказывается, есть благородное сердце по соседству с желудком, способным переваривать человеческое мясо. Нельзя не признать, что хотя мы и попадали здесь на дурных людей, но встречали и хороших.
— Да, и я спрашиваю себя: где бы мы были, если бы не познакомились с Виктором и с этими несчастными, так вовремя отблагодарившими нас? Оказывается, что добрые чувства чаще можно встретить у людей, обездоленных судьбой!
Когда настала ночь, послышался такой же короткий стук, как и накануне. Фрикэ и Пьер догадались, что это опять прилетела стрела.
Послышался жалобный крик и какое-то странное трепетание. Дождавшись утра, два друга поспешили узнать, что это. Заглянув под платформу, они вскрикнули от разочарования.
На конце гибкой лианы, приколотой, как и накануне, к стреле, была привязана черная птица величиной с голубя. Она жалобно пищала и билась, точно жук, привязанный к нитке злым ребенком.
— Если это все, что нам посылается, то мы сегодня не объедимся, — сказал Пьер с комической покорностью.
— Это что-то означает, — сказал Фрикэ. — Быть может, Узинак объяснит нам эту загадку.
Сказав это, он потащил к себе лиану, которая гнулась из стороны в сторону под трепетавшей на ней птицей.
— Берегись, матрос, вспомни про стрелы. Подожди, я заряжу ружье.
Предосторожность была излишней. Осаждающие не думали возобновлять вчерашнюю попытку, и Фрикэ спокойно завершил операцию.
О чудо! Как только молодой человек завладел птицей, которая была ни что иное, как какаду, черный, как ворон, папуасы Узинака и сам Узинак точно сошли с ума. Они начали прыгать, махать руками, рвать на себе волосы и наконец бросились к ногам парижанина, словно умоляя о чем-то.
Какаду продолжал пищать, широко раскрывая огромный клюв, в глубине которого виднелся толстый цилиндрический язык.
— По-видимому, у тебя в руках какая-нибудь местная святыня, — сказал Пьер.