— А вы, собственно, видели его? — спрашивал другой. — Мрамор трибуны скрывает его фигуру до самых плеч, а огромные очки прячут все остальное. Бедняга Лаффит, желая казаться значительным человеком, для наглядности обзавелся заместителем, которого не увидишь невооруженным глазом…
— Это, конечно, верно, что его почти не видно, — с плохо скрываемым сарказмом говорил третий, — но зато его слышно. Что за акцент! Маленький Адольф говорит о финансах так, как какая-нибудь торговка рыбой о своем родном городе…
Эти критические высказывания возмутили г-жу Дон.
Она усадила маленького Адольфа к себе на колени и постаралась утешить его.
— С сегодняшнего дня, — сказала она ему, — при поддержке моего мужа я собираюсь создать у себя нечто вроде маленького двора. Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы эти люди обожали меня, подчинялись мне и слепо следовали за мной. Чтобы доставить мне удовольствие, они помогут тебе. И когда я скажу: «Он прекрасно выступил», — все начнут аплодировать тебе. Когда скажу: «Он очень умен», — все станут кричать, что ты гений. Короче, из поклонения мне они станут угодничать перед тобой…
Приободрившись, маленький Тьер осушил слезы, и так как у него было доброе сердце, он увлек свою любовницу на диван и лучшим из способов выразил ей свою признательность…
В июле 1831 года Тьер вторично поднялся на трибуну. На этот раз друзья г-жи Дон успели подготовить Национальное собрание, и оратор имел большой успех. Софи, расточая то тут, то там двусмысленные улыбки, не скупясь на обещания одним и позволяя некоторые вольности другим, добилась того, что в конце концов, навязала всем своего маленького человечка.
Завоевав трибуну, Тьер практически никогда больше ее не покидал. На каждом заседании он карабкался, точно гномик, просил слова, цитировал Вергилия, Тацита, Руссо, Вольтера, упивался собственными фразами и, наконец, совершенно оглушил своим марсельским краснобайством самую недоброжелательную часть депутатов.
В конце июля 1832 года, стремясь вознаградить его за все огорчения, г-жа Дон решила повезти Тьера на месяц в Тун, где вместе с мужем и дочерьми собиралась провести курортный сезон.
Через несколько недель вся компания была уже в Венсене и играла перед соседями убедительный спектакль милого доброго семейства.
Тьер никогда не был так счастлив, как в дни своего волшебного отпуска. Каждый день они совершали долгую прогулку, и тогда все удовольствия сливались для Адольфа в одно целое. Одной рукой он ласкал Софи, а другой, если можно так сказать, говорил о политике с г-жой Дон.