Что-то вспыхнуло в сумрачном взгляде Луи-Наполеона:
— Какова она в обнаженном виде?
Персиньи, на воодушевление которого было приятно смотреть, стал описывать свою любовницу такими эпитетами, которые вполне подошли бы Сикстинской капелле…
Принц кивнул:
— А в постели?
На этот раз Персиньи с удовольствием стал делиться личными воспоминаниями и рассказал о непокорной и изобретательной натуре г-жи Гордон в области любовных утех. Картина показалась столь соблазнительной, что Луи-Наполеон выразил желание увидеться как можно скорее с такой исключительной женщиной и самому оценить ее достоинства.
— Где же она сейчас?
— В Баден-Бадене. У нее там 1 июля концерт. Я уже приобрел билеты…
В восторге от этой волнующей перспективы, Луи-Наполеон тут же велел везти себя в Готлибен, где и провел с предполагаемой дочерью Хадсона Лоува одну из тех ночей, которые в жизни мужчин не забываются.
Несколько дней спустя принц и Персиньи уже сидели в огромном зале казино в Баден-Бадене.
Занавес внезапно поднялся, и на сцену вышла дама солидных размеров. Рост ее приближался к отметке 1, 80 м. У нее были черные как смоль волосы, сверкающие огнем глаза, широкие, как у гренадера, плечи и гигантская грудь.
Луи-Наполеон, любивший женщин в теле, наклонился к Персиньи.
— С таким декольте, я полагаю, она может завоевать армейский корпус…
Г-жа Гордон запела. Ее густое контральто, ради усовершенствования которого она занималась фехтованием и стрельбой, заставляло дрожать люстры.
Слушая ее, принц высказался относительно будущего:
— Я знаю офицеров, — сказал он, — такая женщина могла бы соблазнить полковника. Кроме того, она сможет зачитывать прокламации.
После того как концерт закончился, принц приказал отнести ей трехцветный букет. Узнав, кто послал цветы, г-жа Гордон едва не лишилась сознания.
— Как я могу отблагодарить принца? — спросила она у посланного Персиньи человека.
— Приняв его этой ночью у себя.
В полночь Луи-Наполеон и Персиньи явились в гостиную г-жи Гордон.
Хозяйка дома со слезами на глазах кинулась перед принцем на колени.
Он галантно поднял ее с пола и с огорчением отметил про себя, что едва доходит ей до груди.
— Я, конечно, не музыкант, но мне нравится ваша манера петь, — сказал он, устремив на нее свои бесцветные и непроницаемые глаза, которые так нравились женщинам.
Певица ответила ему взглядом, способным растопить ледяное жилище эскимосов.
Но к счастью, очаровательная английская служанка объявила, что ужин подан. «Луи предложил даме руку, — рассказывает Альфред Нейман. — Певица ухватилась за нее и решительно прижала ее к себе. Луи стало жарко, и он почувствовал, как краснеет. Рука его обнаружила, что она не носит корсета. Г-жа Гордон не отпускала его до тех пор, пока они не расселись за маленьким столиком, и как только это произошло, она тут же прижала свою ногу к его ноге. Тщетно пытался Луи обрести свою ироничность. От него было мало проку за обедом, и лицо его сохраняло ледяное выражение. Г-жа Гордон ничего этого не заметила, а если и заметила, то стала лишь еще более возбужденной. Она ела, пила и давила на колено своего соседа, которому некуда было отодвинуться».