Мадам Дюнуайе, в свою очередь, пишет: «У сына хватило жестокости объявить матери, что ей должно покинуть двор и освободить покои, которые он же и занял уже на следующий день герцог Мэнский немедленно отправил в Кланьи вещи матери, а мебель приказал выкинуть в окно мантилью, „потаскуха“ безмолвно наслаждалась триумфом…]. Поскольку мадам де Монтеспан притворилась, что не понимает, он призвал двоих слуг, дабы очистить помещение, отныне предназначенное ему самому.
«Переезд» начался тут же. Когда первые стулья полетели в окно, мадам де Монтеспан уложила свой жалкий багаж, села в карету и в слезах, почти тайком, оставила дворец, «где сверкала более чем королева…».
«Она вернулась в Париж, — сообщает невозмутимый Данжо в своем „Дневнике“, — и сказала, что вовсе не собирается покидать двор, что иногда будет встречаться с королем, что, по правде говоря, ее мебель перевезли с излишней поспешностью».
Мадам де Монтеспан могла сколько угодно скрывать свое поражение; у двора не осталось никаких сомнений, что царствование ее окончательно завершилось и что мадам де Ментенон одержала безогорочную победу.
Закрывшись в своей комнате, погрузившись в глубокое кресло с балдахином, закутавшись в шали, шарфы мантилью, «потаскуха» безмолвно наслаждалась триумфом.
Разумеется, она ничем не выдала радости и торжества.
Напротив. Когда несколько месяцев спустя аббатиса монастыря Фонтевро, где нашла убежище мадам де Монтеспан, отправила ей письмо с приветом от бывшей фаворитки, мадам де Ментенон отозвалась елейно-лицемерным посланием:
«Я счастлива получить весточку от мадам де Моитеспан. Я опасалась, что она неверно истолкует мои намерения. Ведает Господь, заслужила ли я подозрения. Мое сердце навеки с ней».
Сидя под балдахином из розового шелка, полу прикрыв черные блестящие глаза, супруга короля держала в руках все нити Версаля.
Однажды, в ходе совета, Людовик XIV сказал ей:
— Пап именуют Ваше святейшество; королей — Ваше величество, принцев — Ваша милость; а вас, мадам, надо было бы называть Ваша твердость.
Очень довольный своей шуткой, он отныне только так и обращался к ней. И можно представить себе, какое выражение появлялось на лицах у иностранных послов, когда король во время официальных приемов поворачивался к мадам де Ментенон со словами:
— Что скажет об этом Ваша твердость?
В конце 1691 года эта женщина, которая занималась решительно всем, постановила, что мадемуазель де Блуа, сестра ее любимого «ребенка», герцога Мэнского, должна выйти замуж за герцога Шартрского, сына Месье и принцессы Пфальцской.