— Это, должно быть, что-то ужасное, — женщина первая нарушила молчание. — Ты хоть что-нибудь помнишь?
Он тотчас встрепенулся и взглянул ей в глаза:
— К счастью, нет. Снилась, видимо, какая-то муть. — Ты весь в поту, — заботливо сказала она. — Я сейчас принесу полотенце.
Кендал вышла, и он, с трудом поднявшись, заковылял к окну. Усевшись рядом., он приподнял штору и слегка разочаровался — воздух оказался таким же пыльным и неподвижным, как и в тот день, когда ему захотелось немного вздремнуть. После двух недель непрерывных дождей наконец засияло солнце, и они просто изнывали от жары.
Джон с ужасом кинул взгляд на смятые и влажные простыни.
— Мне очень жаль, — извинился он перед Кендал, когда та вернулась.
— Не переживай. Заменить постель не проблема, откликнулась она и спустя секунду добавила: — Знаешь, тебя уже не первый раз мучают кошмары.
— Не первый?
— Но на этот раз все было еще страшнее. Сейчас лучше?
Он кивнул, не сказав ни слова, и с благодарностью потянулся за лимонадом, что она держала на подносе. Рука его чуть дрогнула. Он глотнул ледяного напитка, а затем приставил холодный стакан ко лбу.
Кендал, словно угадав его желание, накинула ему на плечи холодное полотенце, и мужчина сразу же почувствовал приятное облегчение. Обычно она не приближалась к нему, но на сей раз изменила себе. Не спеша провела мокрым полотенцем по его широкой спине, спустилась ниже, осушив ложбинку на мускулистом торсе, куда тонкими струйками стекал пот. Мягкое, прохладное полотенце несло с собой неописуемое блаженство. Еще приятнее оказались ее прикосновения, нежные и успокаивающие.
Джон вспомнил, что именно так она обращалась с ребенком. Как бы там ни было на самом деле, подумал он, Кендал все-таки прекрасная мать. Нежная, щедрая, внимательная, любящая. Ей очень шла эта роль. Кевин сразу же расплывался в беззубой бесхитростной улыбке, как только она склонялась над кроваткой.
Ему почему-то нравилось наблюдать за ней исподтишка, когда женщина этого не замечала и в упоении любовалась Кевином. Джон даже порой завидовал малышу. Конечно же, детства своего он не помнил, даже представить не мог, что такое возможно. Вряд ли он сам был когда-то предметом такой любви и материнской ласки, причем, что в детстве, что в зрелом возрасте.
Его вдруг начала одолевать мысль, способен ли он сам так глубоко и безоглядно любить, и в страхе, что ему это не дано, настойчиво гнал ее.
— Ну как, тебе лучше? — Кендал положила компресс из полотенца ему на шею.
— Да, спасибо. — Он невольно потянулся к голове и нечаянно коснулся ее руки. Она, оставаясь невозмутимой, продолжала держать полотенце. — Намного лучше.