— Так что вы желаете нам сообщить? — повторил он, заведя ее внутрь и прислонившись к двери спиной.
— Я слышала, вы искали одного. Лицом бледен, волос седой, нос с горбинкой, один глаз карий, другой желто-зеленый, хромает на правую ногу.
— Да, это он, — вскинулись все трое.
— Хорошо. Я знаю, где он. Покажите теперь мои десять талеров, иначе я не издам больше ни звука.
Все трое замолкли. Взгляды солдат как-то самопроизвольно сползли на батарею бутылок в углу. Нет, совесть их была чиста. У них и до пьянки было всего четыре талера. Но что скажет Хорват?
— Вам заплатят, фрау. Потом... Ты латинскую грамоту разумеешь, родная?
— По складам, милок. Да только буквы-то я разбираю не очень. Зрение к старости...
— Вот и прекрасно... Карел. Зачитай бабке пергамент.
Та самая опухшая рожа, что высовывалась из двери в первый раз, достала из-за пазухи истертый кусок пергаментной бумаги.
— Святая Инквизиция, вот, — корявый палец чтеца уперся в неразборчивое «Пре» вместо подписи, — Святая Инквизиция, мамой клянусь, постановила. Не боись, фрау, тебе сам епископ лично заплатит.
Полночи из комнаты Ду и Тэрцо, располагавшейся рядом, Ольге был слышен шум. Видимо, Уно так и не появился, а Эрнест достал-таки албанцам вина. Не спалось.
«Что же дальше? По-прежнему тенью следовать за Цебешем или как его там на самом деле зовут? — размышляла Ольга. — Так хочется бросить его, сбежать, попытаться самой выпутаться из этой заварухи... Но как — не зная толком здешних обычаев, порядков? Нет, это безумие, действуя в одиночку, я скоро попаду в тюрьму или в лапы инквизиции. Неужели же кроме Цебеша нет никого в целом мире, кто бы смог мне помочь вернуться домой? Но безмолвно слушаться старика я уже не могу — уж извините, пан Цебеш, — не получается из меня ни покорной служанки, ни истинно верующей последовательницы. Ну не люблю я, когда за меня что-то решают. Вы во мне не человека видите, а так — атрибут грядущей мистерии, очень ценный, но начисто лишенный права слова. И ведь не объяснишь вам этого, пан, — не поймете. Миссия ваша великая, вами же выдуманная, как стена вокруг вас — не докричишься. Ну что ж, я все равно буду бороться за себя. Вот только посплю...»
Ольге снилось, что она маленькая девочка. Бегает по бескрайнему лугу и собирает цветы. Босиком, в длиннополой холщовой рубашке, с венком на голове. Огромная охапка луговых цветов в руках.
— Мария! — позвали ее с другого конца луга. И она побежала, подбросив цветы над головой и радостно раскинув руки:
— Мама!
Совершенно незнакомая полногубая и синеглазая женщина распахнула объятия: