– Господа, – повторил Уинвуд начало своей речи. – В некотором смысле мы все собрались здесь, чтобы отпраздновать Рождество. Именно в некотором смысле, ибо у каждого из нас наверняка нашлась бы более приятная компания для такого события… Но хотя я напрямую и не приглашал вас сюда, все-таки имею касательство к организации этой встречи, а потому у меня есть… Гм… Определенные права и обязанности.
– О чем это он? – спросила Рамона Лэддери стоявшего рядом Берковского достаточно громко, чтобы Уинвуд услышал.
– О чем? – он взял свой бокал, отхлебнул виски и вернул бокал на стол. – Извольте, я поясню. Было бы нелепо делать вид– как все, и я в том числе, – что никто не догадывается об истинной цели нашего пребывания в Везенхалле. Только беда-то в том, что цель эта лишь по видимости общая. Я провел консультации почти с каждым из вас наедине, и я утверждаю…
– Эммет, – с отвращением перебил барон Эстерхэйзи, – избавьте хотя бы дам от ваших откровений! Если вы хотите говорить о делах, давайте встретимся завтра в мужском кругу и обсудим…
– О делах? – ухмыльнулся Уинвуд, снова прикладываясь к виски. – Кто сказал хоть слово о делах? Я говорю о вас, милые мои друзья, и нашим дамам не вредно послушать…
– Ты пьян, Эммет! – воскликнула Коретта Уинвуд. – Тебе пора лечь в постель…
– Пьян? – Эммет Уинвуд рассматривал жену сквозь линзу бокала с видом энтомолога, изучающего редкий экземпляр стрекозы. – Может быть, ты и права. Но прежде чем я лягу, вам придется усвоить урок дядюшки Эммета… Вы все добиваетесь разного, во главе угла у каждого свой частный интерес. Это нормально, на том испокон века стоит цивилизация.
Но прошу вас помнить, – он сделал паузу, которую никто не нарушил, и продолжал вызывающим тоном, подняв указательный палец: – Мы все на одном корабле, и у штурвала дядюшка Эммет. Корабль поплывет туда, куда его направит капитан… Или разобьется о рифы и утонет.
Прошу вас помнить об этом завтра…
И всегда, и подумать, крепко подумать.
Если кто-то пожелает учинить бунт, я охотно устрою парочку-другую славных разоблачений… И перекрою кислородные шланги, доступ к которым имеется только у меня. Это все, дорогие друзья… – Уинвуд торжественно допил виски и миролюбиво закончил: – Веселого Рождества! Будьте счастливы…
Он пошатнулся и ухватился за стол.
Зазвенела посуда.
– Джон, – леди Брунгильда обращалась к дворецкому с брезгливостью, направленной отнюдь не на слугу, а на Эммета Уинвуда, – будьте любезны, проводите мистера Уинвуда в его комнату.
Джон Керслейн изысканным жестом дипломата подхватил Уинвуда под локоть и вывел из зала под аккомпанемент гробового молчания. Затем леди Брунгильда как ни в чем не бывало запустила граммофон и произнесла, ласково глядя на Марианну Эстерхэйзи: