Солдат уже бежал. Он отказался от намерения сбросить с себя моток, но успел выхватить меч. Дебрен, ошеломленный, с залитым кровью левым глазом, перекатился через правый бок, вскочил, ухватился за меч. Он погиб бы от удара по черепу, если бы между ними не влезла служанка. Ирбийцу пришлось отскочить, на этом он потерял несколько мгновений.
Дебрен отчаянно парировал два удара: от левого и правого плеча. Оба не были ни ловкими, ни особо сильными. Среднего класса фехтовальщик ушел бы от них финтом или такой же нехитрой контратакой если б и не прикончил противника, то, во всяком случае, крепко бы достал. Дебрен же с трудом выжил. И осознал, что очередной удар не переживет.
В приступе паники он попытался ударить гангарином. Ирбиец, кажется, не понял, что означает выброс левой руки и странное положение пальцев, но скоординировать заклинание и одновременно защититься мечом Дебрен как следует не смог. Он отбил острие противника влево, прямо на свою ладонь. К счастью, клинок угодил плашмя между костяшками и запястьем, не отрубив руку, но боль резанула по всему левому боку, и у Дебрена потемнело в не залитом кровью глазу.
Он отпрыгнул, ткнул, промахнулся. Отбил точно такой же тычок. Его отбросило под перекладину, на которую при выбивании пыли вешали тряпки, зато во время разворота он ухитрился парировать три бестолковых взмаха ирбийского меча. Перед глазами все еще плыли черные и красные пятна, левая рука сильно болела. Он попытался сложить пальцы для гангарина и изумился, поняв, что не может. Рука была лишь беспомощным куском мяса, в котором пульсировала боль.
Служанка пришла в себя, крепче стиснула огромными лапами рукоятку выбивалки. Она еще не нападала, но уже прилаживалась справа и отрезала его от кучи дров, по которым можно было быстро взобраться на крышу дровяного сарая, оттуда перепрыгнуть на мастерскую, а с мастерской — к соседям. Дебрен, отчаянно заслоняясь от очередных ударов, лихорадочно пытался сообразить, как выбраться из сложившей ситуации.
Охотнее всего он поддался бы. Его множество раз брали под стражу и отводили к высшим начальникам, а те в конце концов всегда отпускали, исходя из правильного предположения, что лучше иметь дело с благодарным чароходцем, чем навесить на себя ярлык убийцы нейтрального и безвредного магуна. Цех чернокнижников очень даже часто самым мерзостным способом преследовал чересчур усердных деятелей, которые без достаточных оснований карали их цеховых собратьев.
Однако сейчас безопасно отдаться в руки стражи шансов не было. На улице, а частично уже и в воротах, шел бой. Силы были равными, а это значило, что десятник не найдет ни одного подчиненного, которого можно было бы отослать в тыл с приказом стеречь пленного. В таких уличных боях, когда невозможно сказать, не навалится ли в любой момент на шею весь взбунтовавшийся город, пленных не бывает. Поэтому каждый — кто сознательно, а кто и не думая, — стремился пробиться к ратуше, замку или цитадели, чтобы по возможности скорее соединиться с основными силами гарнизона.