В просторной тесовой горнице было тепло от выложенной узорными изразцами печи. Лучилась улыбками хозяйка. Маститый старец, глава дома, скинувший охабень и оставшийся в легком домашнем шелковом зипуне, неспешно угощал греческого мастера. Сын хозяина, тоже маститый, в полуседой бороде муж, опрятно подхватывал беседу, щеголяя греческими речениями. И Феофан совсем оттаял душой, решив, что лучшего ему ждать нечего и надобно принять предложение этих людей расписать новопостроенный боярами Машковыми храм на Ильиной улице. Оказалось, что и в Нижнем Машковы бывали неоднократно и его, Феофаново, художество было им ведомо и одобрялось весьма. А когда зашел разговор о московском подвижнике игумене Сергии (о коем не раз и с похвалою упоминал епископ Дионисий) и о том, что Машков хочет после беседы с тем далеким Сергием, чтобы в храме обязательно было изображение Святой Троицы, — Феофан окончательно растаял, обещав и храм расписать, и Троицу изобразить так, как он ее сам понимает. О плате тут баять не стоило, бояре, воздвигшие на свои средства каменный храм, явно не мельчились и не собирались уступать в щедрости нижегородскому епископу с князем.
На другой день Феофана возили на лодье в Юрьев монастырь представлять новогородскому архимандриту, и, увидя вблизи великолепие Георгиевского собора, заброшенного в эту северную пустыню древлекиевскими зодчими, Феофан был окончательно покорен Новгородом.
В ближайшие дни он перезнакомился с местными изографами и не раз и не два крепко задумывался, поняв, что попал в столицу художества и в среду мастеров, подчас не уступающих и ему самому, и что здесь надобно будет приложить все силы, дабы не ударить лицом в грязь. По нраву пришел греку Великий Новгород!
Он бродил по улицам, разглядывая красивые терема, толкался в торгу, указывал добытым Машковыми подмастерьям, как лучше растирать краски, а сам то вечерами, то на самой заре, когда прозрачная синь начинала сквозить и предрассветная мгла легко обнимала яснеющий город, подходил к Спасскому храму Машковых, постигая все более и более, что даже среди сановитых новогородских соборов храм сей получился лучшим изо всех, по крайней мере, сотворенных в последнем столетии. Яснели, полнились заревым золотом облитые багрецом стены, и барабан с одиноким куполом словно начинал плыть в текучих розовых облаках. Твердыня стен, мерно и мощно восходящая от земли к небесам, треугольные щипцы украшенных врубленными крестами позакомарных завершений теряли вес, начинали, вызывая головное кружение, плыть, струиться, восходить и парить в аэре. И Феофан не то что дивился зодчим, сотворившим эдакое чудо, но даже и робел и недоумевал, почти не в силах понять этого русского волшебства, заставившего петь и плыть охристо-багряный камень храмов, поиначив и переиначив строгую, распластанную и утвержденную недвижно в пространстве гармонию греческих византийских святынь.