— Ты можешь говорить?
Этот язык он знает. По крайней мере понимает слова, их смысл. И улавливает их вкус, который радует душу, оживляет ее, рождает желание услышать что-то еще, помимо этих слов.
— Ты забыл дасский? — снова спрашивает танцор. — Ты не понимаешь меня?
Собравшись с силами, он разжимает губы:
— Кто я?
Слова даются нелегко. К тому же голос его звучит не громче комариного зуденья, а губы и язык остаются неподвижными, как тот камень, на котором он лежал, согреваемый четырьмя гигантскими кострами. К тому же это слова языка Фо, такого древнего, что он сам удивляется их звучанию.
— Знаешь, — танцор доверительно наклоняется, — это язык заклинаний! А здесь пользуются дасским. Или дериб.
— Кто я? — он пытается говорить на дериб.
— Молодец, — хвалит танцор. — Ты — мой ученик. А я твой Учитель.
— Почему я ничего не помню? Учитель некоторое время молчит.
— Тебе придется поверить мне, хотя то, что я скажу, мальчик, не будет всей правдой. — Видно, что он не умеет лгать. — Будем считать, что я опробовал очень редкий способ обучения — хотел вызвать память предков… И ошибся. Сейчас не важно, в чем именно, важно другое — ты умер.
— Умер?
Чувствует он себя, конечно, не очень хорошо, но зомби, наверное, должны были бы ощущать себя еще хуже.
— Мне пришлось тебя оживлять. Это потребовало времени и сил.
— Это удалось тебе, Учитель.
— Будем считать, что я преподал тебе урок возвращения к жизни. — И Учитель улыбается. Не как от боли.
Мальчик хочет еще о многом узнать, но усталость оказывается сильнее любопытства.
Через неделю он научился пить бульон из той дичи, которую Учитель приносил с охоты. Больше всего ему понравился вкус дикого кролика, хотя Учитель готовил его с большой осторожностью — по восточной системе, согласно которой он восстанавливался, кролик относился к неблагоприятным кушаньям. Как бы там ни было, он быстро оживал и радовался всему на свете.
Оказалось, они с Учителем жили в пещере, выходящей на небольшую — ярдов тридцать в диаметре — площадку, круто обрывающуюся с трех сторон. Под ней, на глубине доброй сотни футов, по склонам речной долины росли высокие и разлапистые голубые ели. На площадку, прижимающуюся к отвесной горной стене, вела узкая, не шире фута, тропа. Она была хорошо утоптана, но так извилиста, что не всякий мог пройти по ней. К тому же она хорошо простреливалась. Один решительно настроенный лучник мог удерживать здесь отряд любой численности, разумеется, пока у него оставались стрелы.
Через две недели ученик начал ходить, а через месяц Учитель разбудил его однажды ранним утром, когда солнце еще не освещало облака над горами и вересковыми пустошами. Голос у него был суховатый и очень тихий: